"Иван Сергеевич Тургенев. Часы" - читать интересную книгу автора

себя, и сладка была нам наша улыбка. "Всех, всех пересечь надо!-кричала
тетка,-из-под головы, из-под подушки вытащили часы!" Мы на все были готовы,
мы ждали беды... но, против ожиданья, беды не стряслось над нами никакой. На
первых порах отец точно развоевался страшно- он даже о полиции упомянул; но,
знать, ему уже вчерашняя расправа прискучила, и он внезапно, к неописанному
изумлению тетки, накинулся не на нас, а на нее! "Надоели вы мне пуще горькой
редьки, Пульхерия Петровна,- закричал он,- с вашими часами! Слышать о них я
больше не хочу! Не колдовством же они пропали, говорите вы; а мне что за
дело? Хоть бы колдовством! Украли их у вас? ну туда им и дорога! Настасей
Настасеич что скажет? А черт с ним совсем, с вашим Настасеичем! Я от него,
кроме пакостей да неудовольствий, ничего не вижу. Не сметь меня больше
беспокоить! Слышите!" Отец хлопнул дверью и ушел к себе в кабинет. Мы сперва
с Давыдом не поняли намека, заключавшегося в его последних словах; но потом
мы узнали, что отец в это самое время сильно негодовал на моего крестного,
перебившего у него выгодное дело. Так и осталась тетка с носом. Она чуть не
лопнула с досады, но делать было нечего. Она должна была ограничиться тем,
что, проходя мимо меня и скривив рот в мою сторону, резким шепотом твердила:
"Вор, вор, каторжник, мошенник!" Укоризны тетки доставляли мне истинное
наслаждение. Очень было также приятно, проходя палисадником, скользить
притворно-равнодушным глазом к самому тому месту под яблоней, где покоились
часы; и если Давыд находился тут же, вблизи,- обменяться с ним значительной
ужимкой...
Тетка вздумала было натравить на меня Транквиллита-тина; но я прибегнул
к помощи Давыда. Тот прямо объявил дюжему семинаристу, что распорет ему
ножом брюхо, если он не оставит меня в покое... Транквиллитатин испугался;
он хоть и гренадер был и кавалер, по выражению тетки, однако храбростью не
отличался. Так прошло недель пять... Но не думаете ли 'вы, что история с
часами так и кончилась? Нет, она не кончилась; только для того, чтобы
продолжать мой рассказ, мне нужно ввести новое лицо; а чтобы ввести это
новое лицо, я должен вернуться несколько назад.
XI
Мой отец был долгое время очень дружен, даже короток, с одним отставным
чиновником, Латкиным, хроменьким, убо-геньким человечком с робкими и
странными ухватками, одним из тех существ, про которых сложилась поговорка,
что они самим богом убиты. Подобно отцу моему и Настасею, он занимался
хожденьем по делам и был тоже частным "стряп^ чим" и поверенным; но, не
обладая ни представительной наружностью, ни даром слова и слишком мало на
себя надеясь, он не решался действовать самостоятельно и примкнул к моему
отцу. Почерк у него был "настоящий, бисер", законы он знал твердо и до
тонкости постиг все завитушки просьбенного и приказного слога. Вместе с
отцом он орудовал различные дела, делил барыши и убытки, и, казалось, ничто
не мо'гло поколебать их дружбу; и со всем тем она рухнула в один день - и
навсегда. Отец навсегда рассорился с своим сотрудником. Если бы Латкин отбил
у отца выгодное дело, на манер заменившего его впоследствии Настасея,- отец
вознегодовал бы на него не более, чем на Настасея,- вероятно, даже меньше;
но Латкин, под влиянием необъяснимого, непонятного чувства - зависти,
жадности - а быть может, и под мгновенным наитием честности,- "подвел" моего
отца, выдал его общему их доверителю, богатому молодому купцу, открыв глаза
этому беспечному юноше на некоторый... некоторый кунштюк, долженствовавший
принести значительную пользу моему отцу. Не денежная утрата, как она велика