"Иван Сергеевич Тургенев. Дневник лишнего человека" - читать интересную книгу автора

не удвоивал, не продолжал своих наслаждений... как будто "блаженствующему"
человеку есть когда, да и стоит размышлять о своих чувствах! Счастливый
человек - что муха на солнце. Оттого-то и мне, когда я вспоминаю об этих
трех неделях, почти невозможно удержать в уме точное, определенное
впечатление, тем более что в течение всего этого времени ничего особенно
замечательного не произошло между нами... Эти двадцать дней являются мне
чем-то теплым, молодым и пахучим, какой-то светлой полосою, в моей тусклой и
серенькой жизни. Память моя становится вдруг неумолимо верна и ясна только с
того мгновения, когда на меня, говоря словами тех же дурно воспитанных
сочинителей, обрушились удары судьбы.
Да, эти три недели... Впрочем, они не то чтобы не оставили во мне
никаких образов. Иногда, когда мне случается долго думать о том времени,
иные воспоминания внезапно выплывают из мрака прошедшего-вот как звезды
неожиданно выступают на вечернем небе навстречу внимательно устремленным
глазам. Особенно памятной осталась мне одна прогулка в роще за городом. Нас
было четверо: старуха Ожогина, Лиза, я и некто Бизьменков, мелкий чиновник
города О..., белоку-ренькии, добренький и смирненький человек. Мне еще о нем
придется поговорить. Сам г. Ожогин остался дома: у него от слишком
продолжительного сна голова разболелась. День был чудесный, теплый и тихий.
Должно заметить, что увеселительные сады и общественные гулянья не в духе
русского человека. В губернских городах, в так называемых публичных садах,
вы ни в какое время года не встретите живой души;
разве какая-нибудь старуха, кряхтя, присядет на пропеченную солнцем
зеленую скамейку, в соседстве больного деревца, да и то коли поблизости нет
засаленной лавочки у подворотни. Но если в соседстве города находится
жиденькая березовая рощица, купцы, а иногда чиновники, по воскресным и
праздничным дням, охотно туда ездят с самоварами, пирогами, арбузами,
становят всю эту благодать на пыльную траву возле самой дороги, садятся
кругом и кушают и чайничают в поте лица до самого вечера. Именно такого рода
рощица существовала тогда в двух верстах от города О... Мы приехали туда
после обеда, напились как следует чаю и потом все четверо отправились
походить по роще. Бизьменков взял под руку старуху Ожогину, я-Лизу. День уже
склонялся к вечеру. Я находился тогда в самом разгаре первой любви (не более
двух недель прошло со времени нашего знакомства), в том состоянии страстного
и внимательного обожания, когда вся ваша душа невинно и невольно следит за
каждым движением любимого существа, когда вы не можете насытиться его
присутствием, наслушаться его голоса, когда вы улыбаетесь и смотрите
выздоровевшим ребенком, и несколько опытный человек на сто шагов с первого
взгляда должен узнать, что с вами происходит. Мне до того дня еще ни разу не
случалось держать Лизу под руку. Мы шли с ней рядом, тихо выступая по
зеленой траве. Легкий ветерок словно порхал вокруг нас, между белыми
стволами берез, изредка бросая мне в лицо ленту ее шляпки. Я неотступно
следил за ее взором, пока она наконец весело не обращалась ко мне, и мы оба
улыбались друг другу. Птицы одобрительно чирикали над нами, голубое небо
ласково сквозило сквозь мелкую листву. Голова моя кружилась от избытка
удовольствия. Спешу заметить: Лиза нисколько не была в меня влюблена. Я ей
нравился; она вообще никого не дичилась, но не мне было суждено возмутить ее
детское спокойствие. Она шла под руку со мной, как бы с братом. Ей было
тогда семнадцать лет... И, между тем в тот самый вечер, при мне, началось в
ней то внутреннее, тихое брожение, которое предшествует превращению ребенка