"Иван Сергеевич Тургенев. Дневник лишнего человека" - читать интересную книгу автора

в женщину... Я был свидетелем этой перемены всего существа, этого невинного
недоумения, этой тревожной задумчивости; я первый подметил эту внезапную
мягкость взора, эту звенящую неверность голоса - и, о глупец! о лишний
человек! в течение

целой недели я не устыдился предполагать, что я, я был причиной этой
перемены.
Вот каким образом это случилось.
Мы гуляли довольно долго, до самого вечера, и мало разговаривали. Я
молчал, как все неопытные любовники, а ей, вероятно, нечего было мне
сказать; но она словно о чем-то размышляла и как-то особенно покачивала
головой, задумчиво кусая сорванный лист. Иногда она принималась идти вперед,
так решительно... а потом вдруг останавливалась, ждала меня и оглядывалась
кругом с приподнятыми бровями и рассеянной усмешкой. Накануне мы с ней
вместе прочли "Кавказского пленника". С какой жадностью она меня слушала,
опершись лицом на обе руки и прислонясь грудью к столу! Я было заговорил о
вчерашнем чтении;,она покраснела, спросила меня, дал ли я перед отъездом
снегирю конопляного семени, громко запела какую-то песенку и вдруг
замолчала. Роща с одной стороны кончалась довольно высоким и крутым обрывом;
внизу текла извилистая речка, а за ней на необозримое пространство тянулись,
то слегка вздымаясь как волны, то широко расстилаясь скатертью, бесконечные
луга, кой-где перерезанные оврагами. Мы с Лизой первые вышли на край рощи;
Бизьменков остался позади с старухой. Мы вышли, остановились, и оба невольно
прищурили глаза: прямо против нас, среди раскаленного тумана, садилось
багровое, огромное солнце. Полнеба разгоралось и рдело; красные лучи били
вскользь по лугам, бросая алый отблеск даже на тенистую сторону оврагов,
ложились огнистым свинцом по речке, там, где она не пряталась под нависшие
кусты, и словно упирались в грудь обрыву и роще. Мы стояли, облитые горячим
сиянием. Я не в состоянии передать всю страстную торжественность этой
картины. Говорят, одному слепому красный цвет представлялся трубным звуком;
не знаю, насколько это сравнение справедливо, но действительно было что-то
призывное в этом пылающем золоте вечернего воздуха, в багряном блеске неба и
земли. Я вскрикнул от восторга и тотчас обратился к Лизе. Она глядела прямо
на солнце. Помнится, Х пожар зари отражался маленькими огненными пятнышками
в ее глазах. Она была поражена, глубоко тронута. Она ничего не отвечала на
мое восклицание, долго не шевелилась, потупила голову... Я протянул к ней
руку; она отвернулась от меня и вдруг залилась слезами. Я глядел на нее с
тайным, почти радостным недоумением... Голос Бизьменкова раздался в двух
шагах от нас. Лиза быстро отерла слезы и с нерешительной улыбкой посмотрела
на меня. Старуха вышла из рощи, опираясь на руку своего белокурого вожатая;
оба в свою очередь полюбовались видом. Старуха спросила что-то у Лизы, и я,
помню, невольно вздрогнул, когда ей в ответ прозвучал, как надтреснувшее
стекло, разбитый голосок ее дочери. Между тем солнце закатилось, заря начала
гаснуть. Мы пошли назад. Я опять взял Лизу под руку. В роще было еще светло,
и я мог ясно различить ее черты. Она была смущена и не поднимала глаз.
Румянец, разлитый по всему ее лицу, не исчезал: словно она все еще стояла в
лучах заходящего солнца... Рука ее чуть касалась моей. Я долго не мог начать
речи: так сильно билось во мне сердце. Сквозь деревья вдали замелькала
карета; кучер шагом ехал к нам навстречу по рыхлому песку дороги.
- Лизавета Кирилловна,-промолвил я наконец,-отчего вы плакали?