"Иван Сергеевич Тургенев. Дневник лишнего человека" - читать интересную книгу автора

воззрения; лучше начну прямо с одного довольно важного случая, после
которого, вероятно, уже не останется никакого сомнения насчет точности
слова: лишний. Повторяю: я не намерен вдаваться в подробности, но не могу
пройти молчанием одно довольно любопытное и замечательное обстоятельство, а
именно: странное обращение со мной моих приятелей (у меня тоже были
приятели) всякий раз, когда я им попадался навстречу или даже к ним заходил.
Им становилось словно неловко; они, идя мне навстречу, как-то не совсем
естественно улыбались, глядели мне не в глаза, не на ноги, как иные это
делают, а больше в щеки, торопливо пожимали мне руку, торопливо произносили:
"А! здравствуй, Чулкатурин!" (меня судьба одолжила таким прозванием) или:
"А, вот и Чулкатурин", тотчас отходили в сторону и даже некоторое время
оставались потом неподвижными, словно силились что-то припомнить. Я все это
замечал, потому что не лишен проницательности и дара наблюдения; я вообще
неглуп; мне даже иногда в голову приходят мысли, довольно забавные, не
совсем обыкновенные; но так как я человек лишний и с замочком внутри, то мне
и жутко высказать свою мысль, тем более что я наперед знаю, что я ее
прескверно выскажу. Мне даже иногда странным кажется, как это люди говорят,
и так просто, свободно... Экая прыть, подумаешь. То есть, признаться
сказать, и у меня, несмотря на мой замочек, частенько чесался язык; но
действительно произносил слова я только в молодости, а в более зрелые лета
почти всякий раз мне удавалось переломить себя. Скажу, бывало, вполголоса:
"А вот мы лучше немножко помолчим", и успокоюсь. На молчание-то мы все
горазды; особенно наши женщины этим взяли:
иная возвышенная русская девица так могущественно молчит, что даже в
подготовленном человеке подобное зрелище способно произвести легкую дрожь и
холодный пот. Но дело не в том, и не мне критиковать других. Приступаю к
обещанному рассказу.
Несколько лет тому назад, благодаря стечению весьма ничтожных, но для
меня очень важных обстоятельств, пришлось мне провести месяцев шесть в
уездном городе О... Город этот весь выстроен на косогоре, и очень неудобно
выстроен. Жителей в нем считается около восьмисот, бедности необыкновенной,
домишки совершенно ни на что не похожи, на главной улице, под предлогом
мостовой, изредка белеют грозные плиты неотесанного известняка, вследствие
чего ее объезжают даже телеги; по самой середине изумительно неопрятной
площади возвышается крошечное желтоватое строение с темными дирами, а в
дирах сидят люди в больших картузах и притворяются, будто торгуют; тут же
торчит необыкновенно высокий пестрый шест, а возле шеста, для порядка, по
приказу начальства, держится воз желтого сена и ходит одна казенная курица.
Словом, в городе О... житье хоть куда. В первые дни моего пребывания в этом
городе я чуть с ума не сошел от скуки. Я должен сказать о себе, что я хотя,
конечно, и лишний человек, но не по собственной охоте; я сам болен, а все
больное терпеть не моту... Я и от счастья бы не прочь, я даже старался
подойти к нему справа и слева... И потому не удивительно, что и я могу
скучать, как всякий другой смертный. Я находился в городе О... по служебным
делам...
Терентьевна решительно поклялась уморить меня. Вот образчик нашего
разговора:
Терентьевна, 0-ох, батюшка! что вы это все пишете? вам нездорово
писать-то.
Я. Да скучно, Терентьевна!