"Еран Тунстрем. Сияние (Роман) " - читать интересную книгу автора

Музыка - и не только у нас. Свернешь на Скальдастигюр, пройдешь мимо
тихого кладбища и словно попадаешь в волшебный край, возможно, благодаря
барышне Вигдис из угловой квартиры. Ее окно всегда приоткрыто - не знаю,
нарочно или нет, - но как только ты делаешь первый шаг по нашей улице, она
непременно принимается играть "Приглашение к танцу" или какое-нибудь другое
бравурное произведение, ведь под ее пальцами - пальцами учительницы музыки -
любая пьеса становится бравурной, и целые охапки дивных звуков сыплются в
окно и падают на мостовую, скачут, резвятся под ногами. Чуть подальше, в
доме шесть, малышка Альда разучивает этюды Клементи, а совсем вдали
распеваются перед осенним концертом в Сельфоссе участники Хора
ветеранов-метеорологов.
Я хорошо знаю нашу улицу, так как продавал рождественские журналы во
всех подъездах, бывал и у Йоуна Оскарссона, где пахнет спиртным, и у
неразговорчивой тети Херборг, которая позволяет своим собакам писать в
кустах нашей смородины, - везде бывал. Но больше всего мне нравится дома.
Стоит лишь зажмурить глаза - и я вижу, как входят еще живые музыканты.
Зануда Свейдн с Ньяльсстрайти, седовласый Бьярни Хельгасон, чей альт
ненароком пускается в странствие по клинкерным плиткам, когда Фредла ревет,
а стены дома дрожат и покрываются трещинами, навсегда. Я вижу, как Бьярни
съеживается от страха и молитвенно складывает руки, хоть и нет у него Бога,
чтобы молиться Ему.
Мордекай Катценштейн тоже всегда здесь, стоит лишь зажмурить глаза.
Суетливо перебирает мешочки пряностей из Амстердама, отряхивает снег с
бороды, свет стеариновых свечей трепещет на его пальцах.
Здесь ли Лаура? Иногда здесь, а иногда нет. Моя сейсмическая мама -
виолончель между коленями, густые черные волосы, которые я видел, наверно,
только на фотографии. Моя мама, рассказывающая об орлиных камнях, что
рождают живых птенцов. Лаура, которую забрала Фредла. Грохочущая Фредла, по
чьей милости дрожат дома. Да, она тоже здесь среди всех звуков Гайдна, во
всех оттенках Моцарта. Она здесь, как Душа. Как Сага.
По фотографиям я знаю и как выглядит отец сразу после моего рождения.
Как он держит меня и улыбается, показывая крупные, острые зубы. Он высокий,
чуть сутулый, с впалой грудью, возле которой я уютно покоюсь на первом
снимке. Если брюки и рукава пиджака слишком коротки, мужчины, даже весьма
долговязые, кажутся невзрослыми и беспомощными. Так и он, когда по-птичьи
наклоняет голову, пытаясь поймать мой взгляд.
Не знаю, удалось ли ему это.
Удивительная штука - фотография. На втором снимке я, по-прежнему уютно,
сижу возле его левого уха. Сижу удобно, как в мягком ушастом кресле, а по
причине двойной экспозиции сижу еще и в воздухе, перед нашим домом, над
смородинными кустами, предметом отцовской гордости, - раз в году они
распускают свои листочки, и со временем я учусь трогать эти листочки так,
что по всей улице льется благоухание.

* * *

У меня нет никаких оснований вступать в полемику с египетской сектой,
которая полагает, что мир возник из семикратного громкого хохота
первобожества Абрасакса*. Наоборот. Я бы охотно примкнул к ней, если б не
познал Сияния. Вопреки этой абсурдной жизни, которая частенько норовит