"Еран Тунстрем. Сияние (Роман) " - читать интересную книгу автора

воду на дачу своего шурина, премьер-министра, и получил за это в концессию
фабрику, производящую сушилки для посуды и щетки для ее же мытья. Отцу нужно
было искупить свою осечку на Тихом океане, и, поскольку наших берегов
аккурат достигло понятие "журналистское расследование", он надеялся вскрыть
богатую жилу коррупции, - однако же его сигнальная система не отличалась
искушенностью по части общественных игр, и кто-то, видимо, вздумал над ним
подшутить. А отец сгустил краски, расписывая, как однажды субботним вечером
министр социального обеспечения тряхнул стариной, проложил трубы, после чего
они с шурином выпили по стаканчику грога. В свои пятьдесят лет отец еще
знать не знал, что, за исключением некоторых фундаменталистов, никто не
упускает возможности сделаться коррупционером, - и вот результат: крайне
возбужденный разговор, несколько испорченных пленок, а в довершение всего к
отцу в кабинет ворвался разъяренный директор радиостанции: "Кого, черт тебя
подери со всеми потрохами, интересует, откуда взялась фабрика сушилок и
щеток для посуды?!" Засим отец расстался с должностью совершенно "free
floating intellectual"* и был водворен туда, где ему пришлось оставаться
довольно долго. "Ты же здорово разбираешься в рыбе".
И все-таки я невольно восклицаю: "О Священное Радио!"

* Интеллектуал свободной профессии (англ.).

* * *

О Священное Радио!
Как сын родителя-одиночки, я имел привилегию общаться с множеством
известных всей стране голосов, хотя самым знаменитым из всех на Исландском
радио был голос отца.
Колодец с ключевой водой. Криница для жаждущих.
Именно такова и была на самом деле комната Паутины Сигюрдардоухтир в
отделе новостей, в дальнем конце коридора А. Отец часто "парковал" меня там,
и Паутина, эта громадная сдобная пышка, властительница штатного расписания и
кондитерского магазина, ничуть не возражала. Я был мальчик тихий, смирный и
любил слушать всех этих слонов, леопардов и львов, собиравшихся тут после
работы. Часто они заявлялись издалека, из джунглей и с фронтов, из пустынь и
пылающих городов. И вот неторопливо - в глазах еще горел огонь сражений, в
ушах звучали крики заговорщиков и голоса уличных прохожих - они входили в
комнату, рассаживались возле блюд с печеньем и булочками, которые всегда,
будто ненароком, оказывались под рукой.
Все были очень разные: одни - крупные и шумные, другие - маленькие и
ярко одетые; одни всегда умудрялись вести прямые репортажи с фронтов, другие
черпали информацию в бутылках виски гостиничных баров; заходили сюда и
женщины - одна, похожая на учительницу из воскресной школы, на трех языках
восхищалась партизанами-подпольщиками, другая, любовница президента,
обеспечивала свежайшую информацию из первой спальни страны, где он частенько
отдыхал под градом пуль, руководствуясь ницшевским лозунгом: "Если ты
потерял вкус к жизни, поставь ее на карту и снова будешь жить с
удовольствием".
У Паутины всегда что-нибудь праздновали - чье-нибудь спасение на
Ближнем Востоке, отыскание потерянной таксы, столетие Эррола Флинна.
Здесь можно было скоротать часок, сочиняя стихи. Здесь как и во многих