"Вадим Туманов. Все потерять - и вновь начать с мечты " - читать интересную книгу автора

временем он станет начальником отдела кадров Дальневосточного пароходства.
После восьми с половиной лет колымских лагерей, живя надеждой снова выйти в
море, я вернусь во Владивосток, собираясь явиться в пароходство за
назначением. И когда узнаю, от кого оно зависит, и пойму, что встречи с этим
человеком не избежать, я не смогу преодолеть отвращения к нему и предпочту
навсегда оставить город моей молодости.
Надежды, еще теплившиеся в подвалах водного отдела, отчасти
поддерживаемые Юрием Константиновичем Хлебниковым, окончательно оставили
меня при переводе во Владивостокскую городскую тюрьму. В подвалах я еще был
раздосадован тем, почему так долго разбираются с моим делом. Это же
абсолютно ясно, что я не сделал Советской власти ничего плохого. Схватив
меня, заталкивая в машину, меня явно с кем-то перепутали. Товарищ Красавин!
Извините - гражданин следователь. Я перед вами как на ладони. Вы ошиблись.
Принимаете меня за кого-то другого, а я перед страной нив чем не виноват.
Даже в мыслях!
Я произношу такие монологи мысленно, особенно по ночам, ворочаясь на
нарах. Но когда тебя ведут из подвала в автомобиль для перевозки
заключенных - "воронок", направляющийся в тюрьму, понимаешь полную
беспомощность перед надвигающимся на тебя чем-то неотвратимым и страшным.
Прибывших в городскую тюрьму на несколько дней помещают для
обследования в "карантин". Я совершенно и даже слишком здоров. Отчасти по
этой причине происходит инцидент, после которого обо мне заговорила тюрьма.
А дело было так. Я сидел в камере, мучаясь неизвестностью - что будет
дальше? В зоне два корпуса: уголовников-бытовиков и политических. Хотя это
разграничение нигде полностью не соблюдалось, подавляющую часть "населения"
каждого корпуса все же составляли те, для кого он предназначен. Сижу и
думаю, что делать, как достучаться до кого-нибудь, еще способного слушать. И
тут в камере между мною и тремя сидевшими произошла драка. Камеру открыл
старший надзиратель Мельник.
И попросил меня выйти в коридор. Я вышел. И тут же тяжелой связкой
тюремных ключей он ударил меня в лицо - шрам сохранился до сих пор. Для меня
самого было неожиданным, что моя инстинктивная ответная реакция окажется
такой силы. Когда подскочили другие надзиратели, они кинулись не ко мне, а к
отлетевшему в угол Мельнику, хлопоча над ним и стараясь привести его в
чувство.
Меня ведут к начальнику тюрьмы Савину. Он и его офицеры поражены
наглостью - заключенный! сворачивает скулу! старшему надзирателю! Случай для
тюрьмы редчайший. Они даже не бьют меня, только рассматривают удивленно.
Я оказываюсь в изоляторе. Дня через два, после полуночи, меня выводят
из изолятора, через дворик ведут в другой корпус. Полная тишина, слышен
только железный лязг открываемых передо мной зарешеченных дверей и наш топот
по бетонному полу. Из какой-то
камеры доносятся отчаянные выкрики: "Ле-е-е-нин!", "Ста-а-а-лин!",
"Ле-е-е-нин!", "Ста-а-а-лин!"... Сливаясь с гулкими звуками наших шагов,
приглушенные крики давят на душу своей неуместностью и безумием. Даже
сейчас, когда прошло уже столько лет, они стоят у меня в ушах -
"Ле-е-е-нин!", "Ста-а-а-лин!"
Меня приводят в камеру. В ней три узкие кровати. Одна под зарешеченным
окном, две другие вдоль стен слева и справа. Под окном сидит человек с
наброшенным на плечи одеялом, обхватив руками колени. Другой, слева от меня,