"С.Э.Цветков. Великое неизвестное (Исторические миниатюры) " - читать интересную книгу автора

преступление или низость вызвали у него эту жалобу: "Они не перестанут
делать то, что делают, хоть ты умри!" Что - донос, клевета или лесть
заставили его негодующе воскликнуть: "Так вот те мысли, которые руководят
ими! Вот предмет их вожделений! Вот почему они нас любят и почитают!
Приучайся созерцать их души обнаженными. Они воображают, что могут вредить
своим злословием и служить своими похвалами. Суета!"
Порой одиночество приводит его в отчаяние и он призывает смерть: "Ты
видишь теперь, как ужасно жить с людьми, чувств которых ты не разделяешь.
Приходи скорее, о Смерть! Потому что я боюсь, что в конце концов забуду
самого себя". Есть минуты, когда он готов подставить грудь под кинжалы
наемных убийц: "Пусть увидят, узнают люди, что такое истинный человек,
живущий по природе. А не терпят, пусть убьют - все лучше, чем жить так". Но
отчаяние проходит, и он с тихим безразличием всматривается в сумерки своей
жизни: "Не блуждай больше; не будешь ты читать свои заметки, деяния римлян и
эллинов, выписки из писателей, которых ты откладывал себе на старость. Так
поспешай же к своему назначению и, оставив пустые надежды, самому себе -
если есть тебе дело до самого себя - помогай, как можешь... Недалеко
забвение: у тебя - обо всем и у всего - о тебе".
Смерть Марка Аврелия не прибавила ничего к тому, о чем бы ранее не
сказала его жизнь. Чума, распространившаяся в римском лагере во время
третьей войны с варварами, не миновала и его. "Едва пораженный болезнью, -
говорит Капитолии, - он стал воздерживаться от пищи и питья с намерением
умереть". За два дня до своей смерти он сказал друзьям, что огорчен совсем
не тем, что умирает, а тем, что оставляет после себя такого сына. Коммод,
словно спеша оправдать эти слова, при последнем свидании сказал ему, что он,
живой, понемногу сможет сделать многое, а мертвый Марк Аврелий - ничего.
Друзья спешили оставить его, чтобы не навлечь на себя гнев наследника.
Он проводил их без жалоб: "Если вы уже покидаете меня, то прощайте, я иду
впереди вас". Одно место в его "Размышлениях" говорит о том, что он
предвидел эту последнюю измену. "Разве во время твоих последних минут, -
говорится там, - не будет таких, которые скажут сами себе: наконец-то мы
сможем вздохнуть, освободившись от этого педанта; конечно, он не делал зла
никому из нас, но мы замечали, что втайне он нас осуждал. Да, размысли в
самом себе: я ухожу из жизни, где те, что делили ее со мной, для которых я
столько работал, столько приносил обетов, отдавался стольким заботам, те
самые пожелают, чтобы я исчез, и будут надеяться, что это принесет им
некоторое благо". Только однажды горечь, скопившаяся в нем, прорвалась
наружу. Когда военный трибун пришел спросить у него последних распоряжений,
он отослал его к Коммоду: "Ступай к восходящему солнцу, для меня настал час
заката".
Сенека сказал, что жизнь не бывает незавершенной, если прожита честно.
Книга Марка Аврелия осталась недописанной, но слова, которыми она
обрывается, придают ей совершенство законченности: "Человек! Ты был
гражданином этого великого града. Что же тут страшного, если тебя высылает
из города не деспот, не судья неправедный, но введшая тебя в него природа?
Словно комедианта отзывает занявшийся им претор. "Но я же сыграл не все пять
актов, три только". Превосходно, значит, в твоей жизни всего три действия.
Потому что свершения определяет тот, кто прежде был причиной соединения, а
теперь распадения, и не в тебе причина как одного, так и другого. Так уходи
же кротко, ведь и тот, кто тебя отзывает, кроток". Не эти ли слова он