"Эрнест Цветков. Досье на человека (Документальный роман о душе) " - читать интересную книгу автора

Ростков, - быть настоящим душеведом значит быть очень смелым человеком. Ведь
только очень смелый человек может подойти к краю собственной пропасти,
заглянуть в нее и не отшатнуться. За это он получает знания.
- За это же и расплачивается, - произнесла Рита, царственно забрасывая
ногу на ногу и сияя лайкровым блеском туго обтянутых бедер.
- Ты хочешь сказать, что он закладывает свою душу себе же самому? -
ухмыльнулся Герман.
- А что, неплохой пассаж, - заметил мэтр, позволяя себе некоторую
уважительную небрежность, - послушайте, как неплохо звучит: "Человек
закладывает свою душу себе же самому и за это несет неизбежную расплату".
Большинство людей, уверяю вас, так и поступает. Но мало кто из них получает
знание.
- Знание от Бога, - вмешался верлибрист, почесывая бородку.
- Верно! - воскликнул Николай Павлович.
- А незнание? - эхом откликнулся Герман, ожидая некоторого
замешательства и готовясь к очередному каскаду силлогизмов.
- Э-э, батенька, - мягко сказал Николай Павлович, - сейчас Матвей
попадется на вашу удочку, и тут-то вы его и прихлопнете.
Матвей клюнул бородкой и с христианским выражением в глазах произнес:
- А вот и нет, Николай Павлович, а вот и не прихлопнет. Я знаю, что он
готовит: ждет, чтобы я сказал, мол, незнание от дьявола. А тут он и выдаст:
"А что, Матвей, согласись - знание, которым ты обладаешь, всего лишь крупица
с той бездной незнания, в которой ты пребываешь или которая в тебе
пребывает, что в сущности одно то же".
Все легко рассмеялись, а Рита грациозно при этом еще и откинулась на
спинку кресла, отчего ее круто взмытое вверх бедро еще раз заманчиво
блеснуло в бархатистых полутонах уютного кабинета.
- Да, Матвей, тебе дано читать в книге сердец, - откликнулся элегантный
Герман.
- С кем поведешься, от того и наберешься, - пробурчал поэт -
верлибрист, и его бородка взлетела победоносным клинышком.
- И тем не менее, - произнес Герман... но тут его фраза продолжилась
музыкально изысканным телефонным тенором, просочившимся в гостиную из
соседней комнаты.
- Прошу меня извинить, господа, - Николай Павлович воспарил над своим
креслом и тихо уплыл в кабинет, шурша лодочками тапочек о мягкие половицы.
Часы отозвались и звякнули двенадцать раз. Была полночь.

ЛУКИН. БДЕНИЕ ВТОРОЕ

И я куда-то провалился. Я упал. Я пал. Я - убийца. И теперь в
сновидениях мне будет являться призрак Лизочки с теплым шепотом "Убивец", и
ее бледно-синюшные уста будут тянуться к моему горлу. А я, печальный и
распятый на кресте собственной совести, измученный посещениями кошмарных
видений, подвешу себя на подтяжках в каком-нибудь клозете и перед судорожной
кончиной пущу последнюю струю оргазма. В штаны. Впрочем, это только
возможный вариант, но не последний. Но что же мне делать теперь? Что? Вокруг
все тот же ноябрь и та же ночь. И рядом совсем темнеют силуэты мрачных
домов. И канал с ледяной водой. Я стою на набережной, облокотившись на
чугунный парапет, и смотрю в черную воду... вот второй возможный вариант. А