"Эрнест Цветков. Досье на человека (Документальный роман о душе) " - читать интересную книгу автора

может быть, все варианты уже позади и теперь я в аду? Сартр сказал: "Ад -
это другие". Но если я сейчас в аду, то я могу сказать, что ад - это точка
абсолютнейшего, сконцентрированного одиночества посреди пустой вселенной. В
данном случае этой пустой вселенной оказалась кадашевская набережная с ее
ночным пронзающим ветром. Ветер забирается под мой плащ, в котором
неизвестно как я оказался, и пытается забраться внутрь меня. А я не понимаю,
холодно мне или нет. Я не содрогаюсь от промозглой сырости осеннего ночного
часа, потому что я в аду. Только высохшие губы беспомощно шамкают, тоскуя по
сигаретке. И в бездонном кармане рука пытается отыскать заветное курево, но
едва лишь нащупывает помятую тряпочку - безвольно повисший и вялый пенис,
потерявший всякую ориентацию в жизненном пространстве. Мой пенис повесили за
его прошлые боевые заслуги. Или он сам повесился? От тоски и отчаянно
безуспешных попыток найти идеал? Чье женское убежище скучает сейчас по нему?
Ничье! Он одинок, как и я. Он - тоже в аду. Хотя он и не убийца. Но... вот
он, то ли под иссякающей энергией моих пальцев, то ли почуяв что-то
неладное, начал постепенно надуваться и теплеть. Чуть поодаль от меня
шевельнулась смутная тень. Член указывал в ее направлении. Сделав несколько
шагов вдоль набережной, я повернул к переулку, на острой окраине которого
обозначилась фигура, чье равновесие не отличалось особой устойчивостью, но
чей бюст напористо и агрессивно выступал из темноты. Над бюстом маячила
голова, увенчанная вязаной спортивной шапочкой. А рот фосфоресцировал,
поигрывая сигаретой. Я подошел почти вплотную, и, словно отделившийся от
меня, мой голос шлепнулся к ее ногам:
- Мадам, закурить у вас не будет?
Она сверху вниз окатила меня водянисто-серыми своими очами и, вынув
сигарету изо рта, передала ее мне. Я вцепился зубами в слюнявый фильтр и
глубоко затянулся. Голос вернулся ко мне, и теперь я мог членораздельно
что-то сказать. Это что-то не поражало оригинальностью, но зато это уже было
кое-что. Чуть успокоившись, я сказал:
- Ночная прогулка, мадам?
- Водочки хочешь? - отозвалась она.
- Непрочь.
- Пошли.
Мы молча двинулись в сторону сгущающихся домов. Примерно через каждые
три шага ее заносило в мою сторону, и при этом в штанах у меня вздрагивало.
Завернув в тесный и вонючий дворик, мы наконец вошли в тускло освещаемый
подъезд, тяжелое и сырое тепло которого сразу навалилось на меня.
Мы поднялись по трухлявой лестнице на последний, третий этаж, и она
подошла к батарее, из-за которой и достала наполовину наполненную бутылку
"Столичной" и стакан с помутневшими стенками. Порывшись в сумочке, мадам
извлекла сверток, в котором оказался шоколадный батончик и несколько кружков
печенья.
- Давай присядем, - сипло сказала она и тяжело навалилась крепким задом
на жалобно пискнувшую ступеньку. Я присел рядом, касаясь ее ляжки, и
вожделенно взглотнул.
Безмолвно, словно совершая ритуальное таинство, мы по очереди выпили и
по кусочку отломили от шоколадки. Внутри у меня потеплело, и я начал
ощущать, как медленно перемещаюсь из зоны ада в зону рая.
- Тебя как зовут? - забывая об убийстве, с тихой радостью спросил я
свою ночную спутницу.