"Эрнест Цветков. Досье на человека (Документальный роман о душе) " - читать интересную книгу автора

бытия.
Ибо быт здесь и бытие неразделимы. Как высказался один местный философ:
"Наш быт определяет ваше бытие".
Так изрек один любитель оригинальной мудрости, который принадлежал к
числу тех, кто являлся постоянным посетителем известного салона Николая
Павловича, седовласого мэтра в области психоанализа, получившего
соответствующее образование за границей. В этом плане он, разумеется, был
человеком уникальным и единственным в своем роде. Пройдя пятидесятилетний
рубеж, он подытожил свое существование и пришел к выводу, что прожил хотя и
трудно, но совсем не зря. Не сорвав громких оваций, на которые он уповал в
молодости, будущий мастер психологического нюанса решил развиваться не в
ширь, а в глубь и направил свой интерес вначале на бихевиористику, то есть
науку о человеческом поведении, а затем и на психоанализ, где и создал себе
прочное, солидное и внушающее доверие имя.
Разумеется, на первых порах он не мог афишировать свое искусство в
отрасли, на которую распространялось священное проклятие "ума, чести и
совести нашей эпохи", и потому вынужден был демонстрировать в светлое время
суток скромные достоинства образцового ординатора одной из психиатрических
клиник. Однако ближе к вечеру он преображался, а к ночи превращался в совсем
уж иного человека - вальяжного хозяина подпольного салона, где с компанией
единомышленников обсуждал животрепещущие проблемы потемок человеческой души
или консультировал клиентов (и при этом брал деньги!).
Но время шло своим чередом. Эпоха сошла с ума, потеряла честь и
лишилась совести, и салон Николая Павловича вышел из подполья. Официальная
идеология согласилась, что брать деньги за свою работу не есть преступление,
и Николай Павлович задышал свободнее и даже опубликовал несколько работ,
касающихся новых подходов к терапии неврозов психоаналитическим методом. И
теперь многие начинающие душеведы почитали за честь попасть под его
патриаршее крыло, уютно пристроившееся в одном из особняков на стыке Б.
Сергиевского и Последнего переулков.
А в этот вечер в зеленом бархате его гостиной расположились вдумчивые
интеллектуалы, чьи способности вполне отвечали собственным потребностям.
Наслаждаясь процессом, творил мысль Герман Ростков, известный
психотерапевт, автор книг и участник телепередач, молодой человек, чей ум
пребывал в состоянии перманентного саморазвития, и склонный к
лингвистическим изыскам. Ему благосклонно оппонировала Рита, склонная к
психологии и сексапильноеTM. Впрочем, она и была профессиональным психологом
и сексапильной женщиной. Матвей Голобородько, поэт - верлибрист некоторых
научных вещей не знал, но точно чувствовал их интуитивно, а потому и
вписывался органично в этот кружок исследователей человеческой природы.
- Видишь ли, Рита, - протянул Герман, позвякивая ложечкой,
погрузившейся в черный омут восточного кофе, - наш старина Фрейд был сам
невротиком, и еще каким, а иначе бы он и не сумел вывернуть наизнанку душу
человеческую. Ведь его все открытия представляют собой не что иное, как
описание своих собственных переживаний. В этом он близок Достоевскому,
своему, можно сказать, предтече, духовидцу и провидцу, который черпал
материал из колодца собственных откровений. Все эти митеньки, алешеньки,
раскольниковы, смердяковы и т. д.:- все это сам Федор Михайлович. Не так ли,
Николай Павлович? - быстро переключился Герман на мэтра. Тот невозмутимо
приподнял уголок брови и слегка кивнул. - Иными словами, - продолжил