"Стефан Цвейг. Воспоминания об Эмиле Верхарне" - читать интересную книгу автора

меня своим вниманием, необычайно живительным и бурным, он дал мне
рекомендательные письма ко всем художникам и писателям, которые мне тогда
нравились. Но как использовать все эти письма, как разыскать адресатов? О
том, где сейчас Верхарн, повидать которого я более всего жаждал, никто, по
обыкновению, не знал; Метерлинк уже давно покинул свою родину. Никого,
решительно никого не было в городе! Но Лемонье не сдавался; он решил, что я
должен по крайней мере увидеть за работой его старшего друга Менье и братски
ему близкого Ван дер Стаппена. Лишь теперь понимаю я, сколь многим обязан
его мягкой настойчивости, благодаря которой мне довелось встретиться с этими
людьми, ибо часы, проведенные в мастерской Менье, стали для меня нетленным
сокровищем, а день, когда я посетил Ван дер Стаппена, - одним из самых
значительных в моей жизни. Никогда не забыть мне этого дня. К несчастью, у
меня пропал дневник тех лет; впрочем, он и не нужен мне, эти часы
запечатлены в моей памяти, точно вырезанные в ней алмазом, с той остротой,
которая присуща лишь незабываемому.
Однажды утром я отправился на Рю де ла Жуайез антре, что начинается
сразу же за парком Сэнкантэнер, где и нашел Ван дер Стаппена - маленького
приветливого фламандца, и его жену - рослую голландку; при виде письма
Лемонье их прирожденное радушие еще более возросло, если только это вообще
было возможно. Скульптор сразу же повел меня в каменное царство своих
творений. Посредине мастерской стояла огромная статуя "Вечного добра", над
которой он трудился уже много лет и которую ему так и не суждено было
закончить, а вокруг застыли другие, меньших размеров, группы: сияющий
мрамор, темная бронза, влажная глина, отполированная слоновая кость. Утро
стояло чудесное, ясное, а наша беседа придавала ему еще больше бодрости и
света. Мы говорили об искусстве и литературе, о Бельгии и Вене, о всякой
всячине, и очень скоро живое участие и добродушие этих славных людей
исцелили меня от моей вечной робости. Я откровенно рассказал им, как я
огорчен и разочарован, не найдя в Бельгии Верхарна, самого дорогого для меня
из всех французских поэтов, и добавил, что готов вновь отправиться в путь,
лишь бы разыскать его. Но куда ехать? Никто не знает, где он сейчас. Из
Парижа, как мне сказали, он уже выехал, а в Брюссель пока не приезжал. Я
посетовал, что вынужден ни с чем возвратиться домой и что моему преклонению
перед Верхарном, видимо, так и суждено оставаться лишь на словах и бумаге.
Ван дер Стаппен, услышав это, засмеялся легким смешком; усмехнулась и
его жена, и оба переглянулись. Я почувствовал между ними тайный сговор,
вызванный моими словами. Сперва это немного меня смутило: уж не сказал ли я
чего-нибудь обидного. Скоро, однако, я понял, что они расположены ко мне
по-прежнему, и беседа продолжалась. Незаметно пролетел еще час, когда же я,
наконец, спохватился, что визит мой слишком затянулся, и стал поспешно
прощаться, супруги решительно запротестовали; они заявили, что я должен
остаться, должен непременно с ними отобедать, должен во что бы то ни стало.
При этом они снова с улыбкой переглянулись. И я почувствовал, что если за
этим и скрывалась какая-либо тайна, то уж во всяком случае, приятная, и, без
сожаления отказавшись от намеченной поездки в Ватерлоо, остался в этом
уютном, светлом, гостеприимном доме.
Вскоре наступил полдень. Мы уже сидели в столовой, расположенной, как и
во всех этих маленьких бельгийских домиках, в первом этаже, так что сквозь
цветные стекла видна улица; вдруг за окном остановилась чья-то тень. Кто-то
постучал пальцем по стеклу, и тут же раздался звонок.