"Стефан Цвейг. Воспоминания об Эмиле Верхарне" - читать интересную книгу автора

удастся ли мне выразить свою благодарность в словах. Я говорю не о чувстве
признательности Верхарну-поэту, повлиявшему на мое поэтическое творчество, а
о великой благодарности чудесному мастеру жизни, который первым открыл моей
юной душе подлинно человеческие ценности, чья жизнь, в каждом ее мгновении,
учила меня тому, что лишь совершенный человек может стать великим поэтом.
Вместе с любовью к искусству он вселил в меня нерушимую веру в высокую
человечность и чистоту души поэта. Если не считать братски любимого мной
образа Ромена Роллана, можно сказать, что за всю последующую жизнь я не
встречал поэта более прекрасного в своей человечности, не встречал более
полной гармонии жизни и творчества, чем то являл Верхарн, любить которого
при его жизни было для меня величайшей радостью и чтить его память после
смерти стало самым священным долгом.
Мне очень рано попались в руки стихи Верхарна. Тогда я счел это чистой
случайностью, но впоследствии понял, что эта случайность была одной из тех
неизбежных и, пожалуй, предопределенных необходимостей, которые определяют
важнейшие моменты человеческой жизни. Я тогда был еще в гимназии, учил
французский язык, и переводы давали мне возможность упражняться как в языке,
так и в моих первых беспомощных поэтических опытах. Тогда-то мне и попался
один из ранних сборников Верхарна, изданный брюссельским книгоиздательством
Лакомблеца всего лишь в трехстах экземплярах и ставший ныне
библиографической редкостью. То была одна из первых книжек еще не
завоевавшего известности бельгийского поэта.
Желая воздать должное этой плодотворной случайности, приведшей меня в
юные годы к Верхарну, я снова и снова повторяю себе, что на подлинного
Верхарна в этой книжке был разве лишь слабый намек, и, таким образом, мое
влечение к нему являлось в какой-то мере мистическим, не имеющим под собой
никакой реальной почвы. Некоторые из стихов мне очень понравились; я,
семнадцатилетний юнец, перевел их неуклюжим языком и написал поэту, прося
разрешения напечатать свои переводы. Вскоре из Парижа пришел ответ с
согласием; я бережно храню его и по сей день; почтовая марка, уже давно
вышедшая из употребления, свидетельствует о его давности. Ничто еще не
соединяло меня тогда с поэтом; я знал лишь его имя, и у меня было его
письмо, перечитав которое пять лет спустя, я с изумлением понял, что все
созданное мною позднее, в полном сознании своих творческих сил,
существовало, пробивалось на свет уже тогда, пять лет тому назад, хотя и в
детски-неосознанной форме.
Тогда, на исходе столетия, Вена переживала бурные, яркие дни. Я только
что окончил школу и был еще слишком юн, чтобы участвовать в кипучей жизни
тех дней, и все же это время сохранилось в моей памяти как эпоха обновления,
когда внезапно в нашем патриархальном городе дохнуло свежим, словно
занесенным на незримых крыльях ветра, ароматом большого чужеземного
искусства - посланца невиданных нами стран. Это были годы расцвета венского
Сецессиона;
В первое же каникулярное путешествие я отправился в Бельгию, увидел ее
море и города; я хотел повстречаться с кем-нибудь из людей, к творчеству
которых питал такую симпатию. Но стояло знойное лето, был август 1902 года,
от раскаленного солнцем асфальта поднимались удушливые испарения, и почти
все жители Брюсселя разъехались. Поэтому из тех, кого мне хотелось бы
увидеть, я отыскал только Лемонье - превосходного, отзывчивого человека, о
котором я навсегда сохранил благодарную память. Мало того, что он подарил