"Стефан Цвейг. Врачевание и психика" - читать интересную книгу автора

сверхъестественное, все еще противопоставляет он ей душевный акт надежды,
страха, молитвы и обета, все еще первая его, руководящая мысль - не об
инфекции или обызвествлении сосудов, а о боге. Никакая книга и никакой
учитель не убедит его в том, что болезнь возникает "естественным" путем, а
следовательно, без всякого смысла и без вины; а потому он заранее
проникается недоверием ко всякой практике, которая обещает устранить болезни
путем трезвым, техническим, холодным, то есть бездушным. Равнодушие народа к
ученому, с высшим образованием, врачу слишком глубоко отвечает его
потребности - наследственному массовому инстинкту - в связанном с целым
миром, сроднившемся с растениями и животными, знающем тайны "враче по
природе", ставшем врачом и авторитетом в силу своей натуры, а не путем
государственных экзаменов; народ все еще хочет вместо специалиста,
обладающего знанием болезней, "человека медицинского", имеющего "власть" над
болезнью. Пусть давно уже в свете электричества рассеялась вера в ведьм и
дьяволов; вера в этого чудодейственного, знающего чары человека сохранилась
в гораздо большей степени, чем в этом признаются открыто. И то же самое
почтительное благоговение, которое мы испытываем по отношению к гению и
человеку, непостижимо творящему, в лице, скажем, Бетховена[7], Бальзака[8],
Ван-Гога[9], питает народ доныне ко всякому, в ком чувствует он якобы
целебную мощь, превосходящую норму; доныне требует он себе как "посредника",
вместо холодного "средства", полнокровного живого человека, от которого
"исходит сила". Знахарка, пастух, заклинатель, магнетизер именно в силу
того, что они практикуют свое лекарское ремесло не как науку, а как
искусство, и притом запрещенное искусство черной магии, в большей степени
вызывают его доверие, чем имеющий все права на пенсию, хорошо образованный
общинный деревенский врач. По мере того как медицина становится все более и
более технической, рассудочной, локализирующей, все яростней отбивается от
нее инстинкт широкой массы; все шире и шире, вопреки всяческому школьному
образованию, разрастается в низах народа, в смутных его глубинах, это
течение, направленное против академической медицины.
Это сопротивление давно уже чувствуется наукою, и она борется с ним, но
тщетно. Не помогло и то, что она связалась с государственною властью и
добилась от нее закона против лекарей-шарлатанов и целителей "силами
природы": движения, в последней глубине своей религиозные, не подавляются до
конца силою параграфов. Под сенью закона ныне, как и во времена
средневековья, продолжают орудовать бесчисленные, не имеющие степеней и,
значит, с государственной точки зрения неправомочные целители; неустанно
длится партизанская война между природными методами лечения, религиозным
врачеванием и научною медициною. Но самые опасные противники академической
науки явились не из крестьянских хижин и не из цыганских таборов, а возникли
в ее собственных рядах; подобно тому как Французская революция, а равно и
всякая другая, заимствовала вождей не из народа, но, наоборот, мощь
дворянства потрясена была, собственно говоря, дворянами, против нее
восставшими, так и в великом восстании против чрезмерной специализации
школьной медицины решающее слово неизменно принадлежало отдельным,
независимым врачам. Первый, кто повел борьбу против бездушия, против
срывания покровов с чудес врачевания, был Парацельс[10]. Вооружась булавою
мужицкой своей грубости, ополчился он на "докторов" и предъявил книжной их,
бумажной учености обвинение в том, что они хотят разложить человеческий
микрокосм, как часовой механизм, на части и потом опять склеить. Он борется