"Стефан Цвейг. Мендель-букинист" - читать интересную книгу автора

молитве истинно верующего, и в самом деле, это разглядывание,
перелистывание, обнюхивание - в отдельности и в совокупности
напоминали строгий ритуал религиозного обряда. Горбатая спина
двигалась из стороны в сторону, он ворчал, кряхтел, почесывал
голову, произносил непонятные звуки, протяжные "а..." или "о",
выражавшие трепет восторга, за которыми следовали испуганные
"ой" или "ойвей", если он наталкивался на вырванную или
источенную жучком страницу. В заключение он почтительно
взвешивал в руке древнюю, переплетенную в кожу книгу и,
полузакрыв глаза, вдыхал запах увесистого квадратного тома,
словно чувствительная барышня - аромат туберозы. На время этой
довольно длительной процедуры владелец книги должен был,
конечно, вооружиться терпением. Но, закончив осмотр, Мендель
охотно, можно сказать, вдохновенно давал всевозможные справки,
к которым неминуемо присоединялись пространные рассказы о
забавных, а то и драматических случаях купли-продажи
аналогичных экземпляров. В такие мгновения он становился как
будто бодрее, моложе, живее, и только одно могло его страшно
разгневать - предложение денег за оценку, на что иногда
решался какой-нибудь новичок. Тогда он обиженно отстранялся,
подобно директору картинной галереи, которому
путешественник-американец хочет сунуть чаевые за объяснения;
ибо подержать в руках драгоценную книгу значило для Менделя то
же, что для другого - свидание с женщиной. Эти мгновения были
для него платоническими ночами любви. Только книга имела
власть над ним, а не деньги. Поэтому крупные коллекционеры,
между ними и основатель Принстонского университета, тщетно
пытались привлечь его в свои библиотеки в качестве советчика и
скупщика - Якоб Мендель отказывался; его нельзя было
представить себе иначе, как только в кафе Глюк. Тридцать три
года тому назад, с еще мягкой черной бородкой и кудрявыми
пейсами, он, невзрачный еврейский паренек, прибыл с Востока в
Вену, чтобы подготовиться к сану раввина, но вскоре покинул
единого сурового бога Иегову и отдался сверкающему и
тысячеликому многобожию книг. В те времена он впервые набрел
на кафе Глюк, и постепенно оно стало его мастерской, его глав-
ной квартирой, его почтовым отделением, его миром. Как
астроном, который еженощно в своей обсерватории одиноко
наблюдает сквозь крохотное круглое отверстие телескопа мириады
звезд, угасающих и разгорающихся, их таинственное движение, их
перекрещивающиеся пути, так Якоб Мендель сквозь свои очки,
сидя за четырехугольным столом в кафе Глюк, глядел в другой
мир - в мир книг, тоже вечно движущийся и перевоплощающийся, в
этот мир над нашим миром.
Его, конечно, очень высоко ценили в кафе Глюк, слава
которого для нас больше связывалась с этой безвестной
кафедрой, чем с именем патрона кафе, великого музыканта,
творца "Альцесты" и "Ифигепии" - Кристофа Виллибальда Глюка.
Мендель был там такой же непременной частью обстановки, как
старая касса из вишневого дерева, два латаных и перелатанных