"Стефан Цвейг. Мендель-букинист" - читать интересную книгу автора

вспомню все), я оглядел помещение: два бильярда томились без
дела, словно зеленые, заросшие тиной пруды; по углам торчали
ломберные столы, за одним из них два не то надворных
советника, не то профессора играли в шахматы. А вон там, около
железной печки, у самого прохода к телефонной будке, стоял
небольшой четырехугольный стол. И тут меня осенило - точно
молния, в один-единственный, блаженно-радостный миг вспыхнуло
воспоминание: боже мой, да ведь это столик Менделя, Якоба
Менделя, Менделя-букиниста, и я через двадцать лет снова
очутился в его главной квартире, в кафе Глюк, на
Альзерштрассе. Как я мог забыть его, Якоба Менделя, как мог
так долго, так непростительно долго не вспоминать об этом
удивительном человеке, этой живой легенде, чуде из чудес,
прославленном в университете и в узком кругу почитателей, как
мог я предать забвению этого мага и маклера книжного дела,
который изо дня в день несокрушимо сидел здесь с утра до
вечера, - символ человеческого знания, краса и гордость кафе
Глюк!
Мне нужно было только на одно мгновение закрыть глаза, и
передо мной возник его подлинный, живой, неповторимый образ. Я
вновь увидел его за этим четырехугольным столом с
серовато-грязной мраморной доской, заваленной книгами и
бумагами. Увидел, как он сидит, упорно и невозмутимо устремив
сквозь очки пристальный, словно завороженный взор в книгу,
сидит и читает, что-то бормоча и мурлыча себе под нос по
привычке, приобретенной в хедере, в еврейской начальной школе
на Востоке, раскачиваясь взад и вперед, и тускло поблескивает
его пятнистая лысина. Здесь, за этим столом, и только за ним,
читал он каталоги и книги так, как учили его читать талмуд, -
нараспев и раскачиваясь, словно черная колыбель. Ибо подобно
тому как дитя погружается в сон и уже не ощущает мира,
убаюканное плавным, усыпляющим ритмом, так, по мнению
благочестивых людей, и дух благодаря мерному движению
праздного тела легче погружается в блаженную отрешенность от
мира. И в самом деле, Якоб Мендель не видел и не слышал, что
бы ни происходило вокруг. Рядом с ним шумели и ссорились
игроки на бильярде, сновали взад и вперед маркеры, трещал
телефон, мыли полы, топили печку - он ничего не замечал.
Однажды из топки выпал раскаленный уголек; в двух шагах от
него уже тлел и дымился паркет. Тогда кто-то из посетителей,
почуяв адскую вонь, вбежал в комнату и предотвратил беду, он
же, Якоб Мендель, сидя на расстоянии двух дюймов от
начавшегося пожара и уже окуренный едким дымом, ничего не
заметил. Ибо он читал так, как другие молятся, как играют
азартные игроки, как пьяные безотчетно глядят в пространство;
он читал так трогательно и самозабвенно, что с тех пор всякое
иное отношение к чтению казалось мне профанацией. В лице Якоба
Менделя, этого маленького галицийского букиниста, я впервые
столкнулся с великой тайной безраздельной сосредоточенности,
создающей художника и ученого, истинного мудреца и подлинного