"Стефан Цвейг. Мендель-букинист" - читать интересную книгу автора

нашего познания, так хрупок, так сложен, что достаточно
задетого сосудика, одного потревоженного нерва, переутомленной
клетки, малейшего изменения какой-нибудь молекулы, чтобы нару-
шить высшую всеобъемлющую гармонию человеческого ума.
И в памяти Менделя, в этой единственной в своем роде
клавиатуре знаний, теперь, после его возвращения, западали
клавиши. Если время от времени кто-нибудь приходил за
справкой, он усталым взором всматривался в посетителя и не
сразу понимал; он плохо слушал, забывал, о чем его спрашивают.
Мендель уже не был прежним Менделем, как мир - прежним миром.
Исчезла былая сосредоточенность; он больше но раскачивался,
читая, а сидел неподвижно, машинально уткнувшись в книгу
очками. Голова его, рассказывала фрау Споршиль, тяжело
опускалась на книгу, и он засыпал среди бела дня; иногда
часами глядел на непривычный свет вонючей ацетиленовой лампы,
которую ставили ему на стол, - из-за нехватки угля
электростанция не работала. Нет, Мендель не был уже прежним
Менделем, чудом из чудес, а всего лишь никому не нужным комом
бороды и платья, застрявшим на столе, некогда бывшем
треножником пифии. Он уже был не красой и гордостью кафе Глюк,
а его позором, грязным пятном, обузой, дурно пахнущим, всем
мешающим нахлебником.
Таким считал его и новый владелец кафе, Флориан Гуртнер
из Ретца, разбогатевший в голодный 1919 год на спекуляциях
мукой и маслом и уговоривший добродушного Штандгартнера
продать ему кафе Глюк за восемьдесят тысяч быстро
обесценивающихся бумажных крон. Он взялся за дело крепкими
руками крестьянина, поспешно переделал старинное почтенное
кафе на более модный лад, в удачно выбранный момент приобрел
за обесцененные бумажки новые кресла, отделал мрамором вход и
начал переговоры о найме соседнего помещения, чтобы соорудить
эстраду для оркестра. При этом спешном переустройстве ему,
конечно, сильно мешал выходец из Галиции, один занимавший с
раннего утра до позднего вечера целый стол и за все время
выпивавший только две чашки кофе с пятью булочками.
Штандгартнер, правда, обратил особое внимание нового владельца
на этого завсегдатая кафе и пытался объяснить, какой
замечательный человек Якоб Мендель, - он его передал, так
сказать, вместе с инвентарем, как некое обязательство, лежащее
на заведении. Однако Флориан Гуртнер заодно с новой мебелью и
блестящей алюминиевой кассой обзавелся и крепкой совестью
времен легкой наживы; он ждал только предлога, чтобы вымести
этот последний остаток провинциального убожества из своего
столичного кафе. Подходящий случай вскоре подвернулся, ибо
Якобу Менделю жилось плохо. Его последние сбережения
перемолола бумажная мельница инфляции, своих клиентов он
растерял. Таскаться по лестницам, скупать и перепродавать
книги было уже не по силам старому Менделю. Туго ему
приходилось, об этом говорила сотня признаков. Лишь изредка
посылал он за обедом в ресторан и даже небольшую сумму за кофе