"Анастасия Цветаева. Сказ о звонаре московском" - читать интересную книгу автора

открытого и звонкого звука, для более замкнутого добавляют сталь. Для более
резкого - золото, для более нежного - платину. Умеренный же тембр бывает,
если нет ни золота, ни платины. Чугун и бронза придают глухой звук, но в
глухоте одного и другого есть различие: чугун дает только тишину и
спокойствие, а бронза прибавляет еще свое нечто, и у нее эта глухота -
волнистая, то есть параллельно с ней следуют очень крупные, рельефные
звуковые волны... Все это я недавно сообщил по его просьбе Алексею
Максимовичу Горькому.
- На этом мы, я думаю, закончим! - сказал Котик и улыбнулся нежданно
весело, по-мальчишески.
Аплодисменты раздались густо и громко, и это, видимо, обрадовало его.
Его окружили, говорили с ним как с равным. Он улыбался. Мне было пора идти.
Я уходила, думая: "Так вот он какой, знаток колокольный Котик! А я-то
представляла его только практиком звона..."
Я все более проникала в мир звонаря.
Все следующие дни я продвигала мою работу, стараясь глубже войти в
жизнь своего героя. Все время, свободное от служебных занятий и от моей
общественной и домашней работы, я делила между свиданиями с Котиком, и в
часы, когда он играл на различных колокольнях Москвы, ездила с ним слушать
его гармонизации.
По пути я задавала ему вопросы, возникавшие за письменным столом, и,
придя домой, часто глубоко в ночь, записывала вновь узнанное. Главы росли.
Иногда я читала их кому-нибудь из знакомых и радовалась живому интересу,
похвалам, расспросам тех, кто еще не знал его; я звала слушать его игру,
знакомила Котика с моими друзьями.
Во скольких домах мы бывали с ним! Мы просили его не пренебрегать
роялем. И он подчинялся, хотя и с неохотой. Какие удивительные фортепьянные
вечера рождались, нежданно, лаской и похвалами побарывая его нелюбовь к
этому инструменту. И сколько мы услыхали вдохновенных речей его - в честь
колоколов! Так он, нами вызванный к выражению своей музыкальной доктрины, по
памяти излагал страницы будущей своей книги - "Музыка-Колокол". И сколько
же мы исходили с ним колоколен! По-прежнему выше всего он ставил колокола
церкви святого Марона, но часто, отыграв там в праздничный день, у ранней
обедни, он ехал к поздней на другую колокольню, и я приезжала туда
послушать, какой замечательный звук у Большого или Малого колокола, об
особенностях звуков которых он накануне мне рассказал.
Делиться с ним моими радостями о моих подвигавшихся главах о нем я
избегала: он не входил в них душой. Мои записи вряд ли казались ему важным
делом - ведь я не была музыкантом! А глубины его психологии, мною
отображаемые, просто не звучали ему. И после одной-двух попыток ввести его в
круг моих интересов я убедилась в тщетности моих усилий: моложе меня, он вел
себя как старший, добро, стараясь меня не обидеть, но и глаза и сердце его
были от меня далеко. Книга, звучавшая ему, имела автора Оловянишникова, ибо
она трактовала о единственно ему нужном - о колоколах. И мне запомнились из
нее такие строчки:
"Русские люди еще в глубокой древности обращали внимание на
гармоническое сочетание колокольного звона.
Каждый звон имел свое назначение. Звон веселый - красный, когда
возвещалась народу какая-либо радость, великий праздник, победа, избавление
от опасности...