"Анастасия Цветаева. Сказ о звонаре московском" - читать интересную книгу автора

"Медитация" (в 12 лет!), "Вечерняя мелодия", "Фантазия", "Не забывай
меня"... Больше не сохранилось нот его сочинений. Кроме одной композиции,
записанной уже взрослым, чрезвычайно своеобразно и трудно, с надписью:
играть одной левой рукой, что для других оказалось фактически невыполнимым,
с переходами из одной тональности в другую. Настойчивая печаль в сложности
своих гармоний, возвращающаяся на круги своя.
Об этой единственно сохранившейся взрослой его записи сказал музыкант:
"Отдаленно перекликается со Скрябиным, но без его диссонансов!"
Церкви же требовали прекращения звона соответственно содержанию службы,
это приводило колоколиста в отчаяние.


Глава 10

Узкий длинный церковный дворик. Мало людей (глухой переулочек), не
знают еще, что будет звонить замечательнейший из звонарей. Хорошо! Можно
сосредоточенней слушать. И все-таки - узнали откуда-то: уже бродят по
двору, у колокольни, укутанные фигуры - и по снегу, глубокому, следы.
Мы стоим, Юлечка и я, подняв головы, - ждем. Сейчас начнет!
Тишина. Ждет ли, когда снизу, из церкви, велят начинать? Первый удар
благовеста! Покорно его повторяет звонарь, удар гулкий, глухой, он кажется
темного цвета! (Может быть, прав Скрябин, мечтавший сочетать звуки с их
цветом! Дети ведь часто это улавливают, как и мы, моя сестра Марина и я. Но
мы в детстве спорили о цвете слова. Ей было ясно, что слово "Саша" - совсем
темно-синее, а мне это казалось - диким: хорошо помню, что для меня "Саша"
- это легкое, хрупкое, светлое, как пирожное "безе"... Значит, даже при
сходстве нашем душевном у нас, двух сестер, было различное видение цвета и
звука! Как же Скрябин хотел? Свое навязать целому залу слушателей, скажем,
желто-ало-фиолетовую окраску данной части симфонии, когда любому она могла
казаться голубой, зеленой? И по всем рядам - разное? Котик такой
объективизации своего чувства цвета не мыслил. Это я прикидываю в уме, пока
падают с колокольни тяжелые гулы темного цвета в снежный принимающий двор.)
И вдруг - град звуков! Голоса, ликованье разбившегося молчанья,
светлый звон, почти что без цвета, один свет, побежавший богатством лучей.
Над крышами вся окрестность горит птичьим гомоном Сиринов, стаей
поднявшихся, - всполошились, поднялись, небо затмили! Дух захватило! Стоим,
потерявшись в рухнувшей на нас красоте, упоенно пьем ее - не захлебнуться
бы! Да что же это такое?! Это мы поднялись! Летим... Да разве же это звон
церковный? Всех звонарей бы сюда, чтобы послушали!
Я подняла глаза. Он откинулся назад всем телом, голова будто срывалась
с плеч, и шапка его казалась на голове как бы отдельной, отрывавшейся под
косым углом напрочь. Не видно отсюда, но уверена, что глаза не то что
закрыл, а п...
- Знаете, он, наверное, зажмуривается, когда такой звон! - блеснуло в
меня темным глазом Юлечкиным.
- Ну и звонарь! - раздалось у нас за плечом. Я обернулась. Это
ликовал тот длиннобородый старик, который в прошлую субботу у колокольни
Марона восхищался звоном. - Ну, слыхал я звонарей, - загудел его голос над
нами, - но такого - не слыхивал и, конечно, уже не услышу...
Оборвались звуки! Тишина стояла белая, напоенная, как под ней снежный