"Анастасия Цветаева. Сказ о звонаре московском" - читать интересную книгу автора

реагировать на звуки колоколов. Он плакал, когда его уносили от колокольни,
любил, чтобы с ним гуляли близ нее, и слушал внимательно колокольный звон.
Эти прогулки он называл "день-динь, бом-бом". Игрушек он не признавал, и
когда его спрашивал отец, что ему подарить, он отвечал: "Колокол". У него
была целая коллекция колоколов, с совсем маленьких до уже довольно большого.
Он развешивал их на перекладины стульев под сиденьем и очень беспокоился,
чтобы никто их не трогал и в них не звонил. Сам же он залезал под стул,
ударял тихонько в один колокол - и слушал, замерев, пока не прекратится
звук. Подлезал под другой стул и там продолжал то же самое. Затем ударял в
два колокола, а иногда в несколько и слушал, как они звучат. Когда в
семилетнем возрасте его стали учить играть на рояле, на скрипке - он начал
импровизировать. Пьески эти с его рук записывала наша бабушка, Филатова.
Заикаться Котик стал после смерти нашей матери.
Тут мне приходится прервать рассказ сестры размышлением: обычно под
словом "импровизация" понимают один раз сыгранную вещь. Но в Котикином
случае, видимо, это была уже композиция: чтобы бабушка могла записать им
играемое, он должен был повторять - и не раз, может быть, - сыгранное им,
которое, видимо, жило в его мозгу, раз сложившись, а не улетало, как улетает
импровизация.
- Эти детские пьесы, - сказал мне музыкант, их проигравший, - имеют
строй, они построены. У каждой из них есть свое содержание.
Что я еще узнала от его младшей сестры?
Отец восхищался талантом сына, показывал сочинения мальчика музыкантам.
Композитор Р. М. Глиэр, услышав его композиции, сказал: "Из него выйдет
второй РимскийпКорсаков". Но вскоре Котик стал все реже сочинять на рояле и
явно охладевал к нему.
Одно время в детстве он стал собирать коллекцию флаконов от духов.
Расставляя на окне, он старался играть на них, ударяя их палочкой, добиваясь
мелодии. Затем он начал с удовольствием играть на скрипке, но скоро и она
перестала ему нравиться, он начал раздражаться малейшей ошибкой в ее
звучании.
Котик слышал все обертоны (то есть частичные составляющие основного
тона, всегда сопровождающие основной звук. - (А. Ц.), ясно различал их в
звуке колокола. Отсюда его неудержимое стремление играть на колоколах. Отец,
по словам Котика, проявлял к этому живой интерес, и Котик делился с ним
своими колокольными переживаниями. Он объяснял отцу, что в октаве он слышит
1701 тон. Все люди звучали для него определенными тонами. Себя он называл
Ре. Каждый звук имел свой цвет.
Свои колокольные композиции он пытался записывать на бумаге, но сыграть
их на рояле было невозможно. Котик был, конечно, совсем особенный - по
богатству своих способностей.
- Однажды мы играли с ним во дворе, обнесенном высокой оградой, -
рассказывала его сестра Тамара. - "А сейчас папа проходит мимо нашего
дома!" - сказал мне Котик. Я побежала к калитке и вышла проверить: мимо нас
проходил наш отец. Такие вещи у него замечались часто, и мы к ним привыкли.
Мне удалось узнать о Котике от учительницы его и сестры Тамары, которым
она на дому - благодаря заиканию Котика - преподавала французский и
арифметику. Занималась она с детьми два года, с его 10 до 12 лет, отношения
с ними были хорошие, учились они охотно.
У Котика ей запомнилось доброе выражение больших черных глаз, широко