"Анастасия Цветаева. Сказ о звонаре московском" - читать интересную книгу автора

говорила мне Юлечка - когда радуется чему-нибудь, заикается мало.
- Колокола с ярко выраженной индивидуальностью и в отдельности и в
массе (при трезвоне) вызывают у меня музыкальные мысли, образы, как и в
детстве. Тогда я любил воплощать их игрой на рояле. Слушая эти импровизации,
отец или бабушка (мама к тому времени уже скончалась) записывали их на ноты,
и получалось, как они говорили, недурно. С четырнадцати лет начал я бывать
на колокольнях во время звона. Впервые попал я во время звона на колокольню
Ивана Великого. И, странное дело: из всего огромного подбора его колоколов
ни один не затронул меня так, как трогали колокола других колоколен. Звон
Ивана Великого ничего, совершенно ничего не представляет собой, только
темный, оглушительный, совсем бессмысленный гром, но колокола сами по себе
там - превосходные; всего их 36, и в смысле их подбора дело обстоит
великолепно... Находясь на колокольне Ивана Великого, я услышал однажды
колокол, который потом постоянно звучал в моих ушах, но узнать, где он, с
какой он колокольни звучит, мне долго не удавалось. Тогда же, то есть
четырнадцати лет, я начал звонить сам; было это на даче, близ Москвы, по
Павелецкой дороге, в 22 верстах от Расторгуева. Дом, где я жил, находился на
холме, и было очень хорошо слышно три разных колокола. Я пошел на их звук.
Всю дорогу был слышен Большой колокол. Придя наконец к самой колокольне, я
влез наверх и попросил у звонаря дать мне продолжить звон. Тот дал. Звонил я
минут пять, а затем звонарь начал звонить в остальные колокола. Тут же
пришел другой человек; он, попвидимому, был удивлен, почему я пришел,
недолго поглядел на меня, как я звоню, видит - ничего, и сошел вниз. Все
колокола, как я нашел, очень хорошие, но здешний звонарь звонить не умел!
Чтобы не слышать его, я спрятался под "свой" Большой колокол и вот там
испытал громадное наслаждение! Он имел прекрасную индивидуальность...
Я взглянула на часы. Мне надо было идти на занятия английским, но я не
могла прервать Котика - он просто сиял, рассказывая.
- С пятнадцати лет я перешел к трезвону, то есть к звону во все
колокола. Вот тут, находясь в самой середине колоколов, в центре всего
звона, я чисто интуитивно распоряжался индивидуальностью каждого колокола во
время всего звона. Не могу никакими выразить словами, какое наслаждение я
при этом испытывал! Я не говорю о красоте многочисленных ритмических фигур,
узоров, которые я сам, создавая, выполнял и которые бесконечно увеличивали
мой музыкальный восторг... Я больше не могла, я должна была идти! Я встала.
- Впервые я стал трезвонить на колокольне церкви Благовещенья на
Бережках, - продолжал Котик, покорно встав тоже, - и сразу же стал бранить
себя за то, что так долго лишал себя неиспытанного наслаждения, каким явился
для меня трезвон... Мы иддем? - сказал он, сразу вновь заикаясь, - дда и
мне ннадо идти...
Расставаясь со мной, Котик Сараджев чинно кланялся, как пай-мальчик.
- А... еще есть у вас печенье? - спросил он вдруг меня хозяйственно и
немного стесняясь, - или уже все съели?
- Есть еще, есть, Котик! - смеялась я в умилении, ошеломленная
неожиданностью вопроса, до дна озадаченная невинной житейской простотой
этого непонятного человека.
В почти родной квартире у Пречистенских ворот - так связана она с
нашим с Мариной детством - мы снова собрались у Яковлевых.
Я говорила о моем письме, отосланном Горькому, о восхищенье его
книгами, к сожалению, поздно пришедшими в мою жизнь. Мой взгляд замер на