"Анастасия Цветаева. Сказ о звонаре московском" - читать интересную книгу автора

не в этом: чтобы сочинять музыку, надо изучить контрапункт.
А Котик Сараджев уходил от нас по ночным улицам, окруженный домами в
стиле несуществующих для нас десятков бемолей и диезов, и а тишине ночи ему
издалека шли звоны подмосковных колоколов, которые трогал ветер.
Вскоре Котик пришел ко мне. Он бережно нес завязанную тесемкой
коробочку.
- Я вам печенье принес! - сказал он празднично и поклонился не без
гордости. Аккуратно развязал тесемку и поставил на стол коробочку, раскрыл
крышку и положил ее рядом.
- Вы, пожалуйста, кушайте! - сказал он чинно, - если его с чаем с
молоком - оно очень питательно. И сыну его давайте!
Я благодарила, смущенно смеясь. Это было тоже так неожиданно!
Мы сидели за чаем, вечером, у моей подруги Мещерской, что работала
концертмейстером. Котик играл нам на рояле свои ранние гармонизации, которым
не придавал значения. Он равнодушно выслушал наши похвалы, но на вопросы
хозяйки дома, изысканной пианистки, ответил вразумительно и терпеливо, Котик
казался усталым.
- Оппять ббыл царем! Эттим ссамым, Федором Иоаннычем, что ли...
Не-иннтересно! И заччем им это поннадобилось? Каккой я ццарь? Онни говорят
мне: "Ты типаж (это что такое?). Да! Великолепный, ты же рро-дился ббыть
Иоаннычем этим, и наружность твоя, даже и грима не надо"! Нно ведь у них
совсем никкуда негодные колокола, я на них совсем не могу играть. Три-четыре
колокольчика - и все! Если б один большой был - хотя бы благовест можно, а
то... А они говорят - нам трезвон надо! Мы, говорят, тоже попросим у
Наркомпроса колокола, только играй! Вся Москва, говорят, на спектакль
приддет, понимаешь? Но я им сказал - нет, хватит! А колокола пусть даст на
мою колокольню Наркомпрос! И я ушел.
Лицо его подернулось тенью - и он заговорил вдруг быстро-быстро, но не
по-русски, а на языке вполне непонятном; раздражение слышалось в интонациях.
Пораженно глядели мы друг на друга, ничего не понимая.
"По-армянски, - мелькнуло в моем мозгу, - отец - армянин, и, может
быть, в его детстве..."
Заливчатый детский хохот вывел нас из смятенья. Это хохотал сын
подруги, маленький Туля, в восторге от неожиданности. Он восхищенно
уставился на чудного гостя, не слушая увещеваний матери. Легким румянцем
подернулось ее лицо; глаза, мягкие, под тяжелыми веками, смотрели на Котика,
силясь понять происшедшее. Но он, уже придя в себя, тоже смеялся, кивая
ребенку, и, покраснев тоже, - извинялся.
- П-простите! Я - заббылся - ппростите! Этто со мной ббывает, я,
иногда волнуюсь, наччинаю говорить слова - обратно, не как в книгах
печатают, а - наоборот... Этто все из-за этих - актеров, - сказал он с
нескрываемым недовольством, - я ввас перепугал, простите...
Но Туля не унимался.
- А как вы это делаете? Я тозе хоцю так! - кричал он в необычайном
возбуждении. - Как? Как?
Конец вечера прошел мирно, обыкновенно. Котик держал себя как самый
простой гость, если не считать того, что звал нас вместо имен и отчеств -
нашими тональностями, но к этому мы уже привыкли.
На другой день к острому интересу моего сына Андрюши, большого
мальчика, Котик сидел на диване, обложенный со всех сторон фотографиями, и,