"Евсей Цейтлин. Долгие беседы в ожидании счастливой смерти " - читать интересную книгу автора

решается признаться:
"Свой национализм я впитал с молоком матери... Это нехорошее слово, оно
режет слух, но, в сущности, оно означает... любовь к земле, на которой я
живу: к деревьям, к траве, которая растет на ней. Для меня они самые
красивые... Я хочу обманывать себя... И я обманываю себя... Как я обманываю
себя, что мы, литовцы, более трудолюбивые и более способные, и лучше
других... Хотя знаю: в моем народе много лентяев и негодяев".
Вглядываясь в себя, Марукас мучительно пытается докопаться до правды:
"-...Как только я встречаю русского, который умнее меня, или еврея,
более способного, во мне пробуждается...
- Что? Что пробуждается?
- Прежде всего, обида, которая вскоре перерастает в зависть.
- И дальше в ненависть, да?
- Я сдерживаю себя. И мне это удается. Почти всегда. Но затем долго еще
тлеет там внутри... что-то похожее на злобу, неприязнь к тем, кто эту
зависть во мне разбудил".
_____________________
Эти признания звучат наивно, почти пародийно? Но не забудем: действие
происходит в Каунасе, в семьдесят третьем году. Столь же однолинейно мыслят
герои Дж. Оруэлла, О. Хаксли - герои, которые, сбрасывая с себя гипноз
фальшивых лозунгов, начинают осмыслять свою жизнь в тоталитарном
государстве.
Я опять думаю о судьбе некоторых пьес й. Жаль, они не были поставлены и
напечатаны вовремя. Может быть, взбудоражили бы общество, стали бы
катализатором осмысления "больных" проблем. А сейчас? Те же "Захлопнутые
двери" кажутся мне прежде всего дневником автора, написанным в форме
диалогов.
_____________________
В моем собственном - сибирском еще - дневнике есть несколько страничек,
посвященных пожилой еврейке, учительнице музыки: ее мучает непонятная
ненависть к собственному народу. "Пыль, - говорила она мне. - Евреи - это
пыль, скопившаяся в разных углах мира. Пыль, которую рано или поздно сотрет
история".
Антисемитизм, встречающийся среди самих евреев, не так таинствен и
непонятен, как может показаться. Это противоестественная, но вполне
объяснимая реакция загнанного обстоятельствами человека. Однажды он как бы
отделяется от еврейства и начинает ненавидеть соплеменников (они якобы
виноваты в его бесконечных неудачах), а иногда - странно абстрагируясь - не
может выносить самого себя.
Участь Берты Наумовны была горькой. Однажды перестала выходить из дома.
Потом не смогла смотреться в зеркало: не могла видеть свое лицо. Обычное
еврейское лицо.
...Оказывается, тот же феномен "еврейского антисемитизма" хорошо знает
й. Тем же мучаются герои его пьесы.
"Я не еврейка. Не еврейка, вы слышите! Поэтому я требую от вас... Я не
желаю ни малейшего намека...Чтобы меня ненавидели и наказывали... не за свои
грехи! Я к ним никакого отношения не имею. Меня ничто с ними не связывает".
Это жена Марукаса, Мария. Передовая учительница, "убежденная
интернационалистка". Ах, как стесняется она своего подлинного имени -
Мириам. Ах, как хочет быть литовкой. Ее биография - за пределами пьесы.