"Евсей Цейтлин. Долгие беседы в ожидании счастливой смерти " - читать интересную книгу автора

- ...Но дух ваших статей в то же время был иным?
- А в дневнике писал правду!
- Вы как-то говорили мне, что и то, и другое было искренним.
- И то, и другое... Свои статьи я оправдывал тем, что они написаны во
имя утверждения коммунизма.
...Так вот, я подумал: дневник хранить опасно. Его надо спрятать или
ликвидировать. Спрятать - где? Понимаю: нигде не спрячешь! Если захотят,
найдут, все равно найдут. Гаража у меня тогда не было, да это был бы и
банальный, легко разгадываемый ход. Может, отдать кому-нибудь? Но никому не
мог я довериться. Даже жене. Она чересчур наивна. И к тому же было ощущение:
не нужны мне сейчас еврейский язык, еврейские беды. Это уже пройденный этап.
Я ведь теперь литовский писатель. Надо ликвидировать следы моего прошлого!
Эта мысль приходила ко мне все чаще и чаще. Она показалась бесспорной после
ареста моего друга, поэта Гирша Ошеровича. Однако как ликвидировать прошлое?
Просто выкинуть бумаги в мусорную яму? Кто-нибудь обязательно заметит.
- ...Вы вели дневники в тетрадях?
- В тетрадях. Но не только.
- И много было этих записей?
- Много, много - несколько папок. К тому же выкинуть надо было не одни
дневники.
Еврейские книги! Например, сочинения историка Семена Дубнова. Он ведь
"буржуазный ученый, националист" - это трефно. Или Перец Маркиш. Еще недавно
считался выдающимся советским поэтом. Но теперь уже арестован - значит, тоже
трефно. Все еврейские книги, изданные за границей, - трефны. И за все это
меня могут арестовать. Да, да, только за хранение. Значит, надо все это
ликвидировать - почти всю свою библиотеку или, по крайней мере, большую ее
половину.
Как это сделать? Казалось, самое логичное - сжечь. Вот здесь, на этом
месте, стояла печь. В других комнатах - еще три, в кухне - большая плита.
Топили мы тогда дровами и торфом. Вроде бы, просто: успевай подкладывай в
печь книги. Да ведь увидит та же домработница!
Словом, я решаю сжигать бумаги постепенно, ночами, когда все лягут
спать. Делать это буду в своем кабинете каждую ночь, в течение нескольких
недель. Однако снова препятствие: печами занимается домработница; утром,
вытаскивая золу, она обязательно обнаружит следы моих ночных дел. Известно:
пепел от сожженной бумаги можно различить сразу.
Что делать? Я нахожу выход. Каждое утро посылаю домработницу в магазин
за какими-нибудь покупками, а в это время выношу ведро с пеплом...
Впрочем, главные мои мучения были в другом. Я жег ночами свои рукописи,
дневники, книги и - плакал. Рассматривая каждую бумажку, говорил себе: "Это
часть твоей души". Держа в руках книги того же Дубнова или гениального
Бялика, я вспоминал, что вырос, читая и перечитывая их. Хорошо помню те свои
слезы и свой страх. Признаюсь: то были самые черные мои дни и ночи.
Однажды я машинально протянул руку за очередной книгой, чтобы отдать ее
пламени, и - вздрогнул. Это была Тора. Книгу подарил мне Ошерович, в сорок
шестом или сорок седьмом году. В день моего рождения. На первой странице -
его дарственная надпись. Со мной случилась истерика... Хотя нет - я все же
контролировал себя, сдерживал рыдания. Боялся: услышат жена или
домработница.
Эту книгу я сжечь не мог. Вот она, видите. Не хватает только той, самой