"Евсей Цейтлин. Долгие беседы в ожидании счастливой смерти " - читать интересную книгу автора

по-деловому, без сантиментов... й дают понять: он теперь свой, почти
сотрудник... Собеседника й интересует уже не быт, не биографии еврейских
писателей - идеологические характеристики.
- Поэт Ошерович. Он ведь, кажется, еще недавно был сионистом?
- Поэт Суцкевер. Верно ли, что он не признает партийность литературы?
й уклоняется от ответов. Особенно его коробит финал разговора: нужно
дать подписку, что никто не узнает об этой встрече. "Как? Почему?" - "Так
будет лучше - для вас". Добрые глаза становятся строгими: это приказ.
_____________________
й не любит рассуждать о морали. Но именно тогда, в конце сороковых, он
устанавливает для себя некий барьер. Он говорит себе твердо: "Больше сюда не
пойду!" Придумывает причину: "Недавно женился. Я обещал обо всем
рассказывать жене". Причина банальна - в сущности, отговорка. Так пытались
говорить с КГБ многие. Но важны не слова. Важна его решимость.
________________________
й никого тогда не предал, не сломал ничьей судьбы. Ему повезло. Но
понимает ли он это? Я спрашиваю й, выключив магнитофон (чтобы никак не
смущать). Попутно рассказываю историю старого писателя Сергея Снегова. Он
много лет провел в норильском лагере, во время следствия не согласился ни с
одним из обвинений. Мы часто встречались с Сергеем Александровичем в
восьмидесятые годы. Он всегда подчеркивал: "Мне повезло. Меня почти не
пытали". й соглашается: "Мне повезло тоже..."
_________________________
Я отбираю записи, связанные со страхами й. Однако понимаю: полностью
это намерение выполнить невозможно. Большие периоды жизни й прошли только
под знаком страха. Вот, к примеру, десять послевоенных лет: борьба с
"космополитами", с "убийцами в белых халатах", ожидание репрессий после
смерти Сталина...
________________________
20 ноября 91 г...Интересно, как он погружается в минувшее. Будто
погружается в холодную реку - сразу, резко. Сначала трудно, а потом
привыкаешь к холоду. И вот он живет в том времени. И снова мечется в поисках
выхода из тупика.

"...Теперь я уже не помню, как звали эту девочку, нашу домработницу, -
помню только: ей было лет девятнадцать-двадцать. Помню также: когда она
пришла наниматься на работу, сразу сказал жене: "Ее надо принять". Она была
хорошенькой... ("Да, да, - не скрывает он от меня, и пленка фиксирует его
откровенность, - были и такие варианты тоже, я не мог отказаться от
этого..."). Она прожила у нас считанные дни. Ее арестовали ночью, я сам
выходил открывать дверь. Потом мы узнали от приятельницы моей жены,
рекомендовавшей нам эту домработницу: девушку взяли за то, что сбежала из
своей деревни, когда всю ее семью отправляли в Сибирь... Вот моя первая
мысль, едва они ушли: а что, если бы энкаведист открыл дверцу шкафа - да,
шкаф уже стоял здесь, на этом самом месте - если бы он увидел папки с моими
записями, с дневником? Страшно! Ведь в дневнике у меня были такие трефные
вещи! Антисоветские, понимаете? Я заносил туда то, что не мог сказать
никому. То, что наблюдал в жизни. На сегодняшний взгляд, ничего необычного.
Большие очереди. Блат. Партийная бюрократия. Трагические перемены,
происходящие в еврейской культуре.