"Далия Трускиновская. Корзинка с бриллиантами" - читать интересную книгу автора

билет ей и Лаське, потому что пилить на поезде до Симферополя с малым
дитем - сомнительная радость. А у нее там уже все схвачено, она будет
работать в очень хорошем номере с дрессированными собачками, ее уже давно
туда звали, и вот она наконец отвязалась от Гаврилова, который ей надоел
хуже горькой редьки.
Я дозвонилась до тети Лены и утрясла вопрос с билетом. А билет на
симферопольский рейс в конце мая - это вам не так-то просто. И я пошла к
Любане рассказывать, куда и к кому ей идти за этим самым билетом.
Любаня скатывала в рулончики бинты, которыми коням бинтуют ноги.
- Давай, помогай! - велела она. Я села рядом и взяла из кучи бинт
покороче. У нее их тридцать две штуки - по четыре на жеребца. И лежала рядом
недошитая уздечка. Любаня умеет сама мастерить сбрую, она работала на
ипподроме и все лошадиные дела знает туго. - Эти не обязательно, - сказала
Любаня. - Борька сегодня не работает. Гаврилов его уже лечил, лечил... Все
без толку! Вместо того, чтобы вызвать наконец врача, он сам его лечит!
Чучело!
Борька - это Берилл. Он повредил левую заднюю и еще у него вылезла на
пузе какая-то шишка. Любаня говорит, что это грыжа. Гаврилов утверждает, что
какая-то другая штуковина, и они в воскресенье смертельно разругались из-за
этого Борьки. Впрочем, сколько я их вижу вместе, они все время ругаются. То
Гаврилов взял у Любани в контейнере ножницы и не вернул, то Любаня плохо
забинтовала Саньке ногу, и в манеже во время выступления бинт развязался.
Чем так собачиться, лучше уж разбежаться в разные стороны.
Мне еще нужно было позвонить мамке на работу, что мол, жива и не
померла. Но я все оттягивала этот счастливый миг. Я катала на колене бинты и
думала, что как все опять грустно получается. Я увижу Макарова издали на
сцене, и он исчезнет на все лето. Николай Макаров. Звучит-то как! Коля
Макаров. Серые глаза в совершенно девичьих ресницах и эти две складочки на
переносице, когда сдвигаются пушистые брови... Мне все равно, сколько лет
Макарову. Еще два года назад, когда Светка сказала: "Да он тебе в отцы
годится!" - я гордо ответила: "Ну и что?" Наверно, ему уже сорок. Или
меньше. Какое это имеет значение? В общем, я засиделась на конюшне до самого
представления. И помогала Любане седлать лошадей. Обычно я, когда остаюсь ей
помочь, нянькаюсь с Хрюшкой, а потом вожу его по широкому коридору перед
форгангом. Занавес открывается, я вижу, что делается на манеже, но и из зала
меня, оказывается, видно. Как-то у мамки с подбрыком спросили, так кем же я
все-таки в цирке работаю. Она битый час утверждала, что секретаршей, а ей не
верили! Спустился сверху Гаврилов в гусарском костюме и сразу начал
ворчать - где шамбарьер, где миска с сухарями, и чтобы Любаня не забыла
пристегнуть арниры.[1] Я водила Хрюшку, он подошел и, не здороваясь, взял
Хрюшку под уздцы и повел его сам. Этот Гаврилов - настоящий сморчок.
Маленький, щупленький, и лицо очень неприятное - темное и в морщинах.
Какой-то нечеловеческий цвет лица. А теперь он еще повредил пятку и хромает,
а чтобы снять боль, втирает в ногу всякую дрянь, и от него пахнет аптекой.
Я пошла на галерку посмотреть, как будет работать прибабахнутый Яшка.
Он идет вторым номером. На манеже он мне страшно нравится. Он так смотрит
вверх на свои мячики, что я тащусь!
По фойе навстречу мне шли Кремовские - она в потрясающем плаще и в
невероятных темных очках, и он - в белой куртке и в белых брюках.
Глядя на Кремовскую, никогда не скажешь, что ей пятьдесят четыре года.