"Владимир Сергеевич Трубецкой. Записки кирасира (мемуары)" - читать интересную книгу автора

щупленького, седенького, некрасивого старичка Ермолова - министра
земледелия{22}. Большой гастроном и тонкий ценитель доброго вина, этот с
виду суховатый старичок к концу обеда становился весьма остроумным
собеседником, выказывая себя как интересный рассказчик. В тот год в своей
еще неиспорченной и наивной простоте я совсем не интересовался положением,
которое занимали в свете те или иные встречаемые мною люди. Так, например,
Ермолова я встречал неоднократно у тети, но лишь после целого года
знакомства с ним узнал, что он министр. В этом отношении я был типичным
москвичом и петербургскую психологию хорошо усвоил и перенял лишь после
производства в офицеры. Молодые люди московского света, если посещали тот
или иной семейный дворянский московский дом, то обычно делали это, не
задаваясь какой-либо скрытой и задней целью. Москвичи бывали там, где
хотели и у кого хотели, без всяких корыстных соображений, а просто потому,
что им так хотелось и было им приятно. Светский петербуржец, наоборот,
часто посещал чей-либо скучный салон только потому, что хозяйка дома была
близко знакома с тем или иным влиятельным лицом, которого можно было в ее
салоне встретить и обратить на себя внимание, или же сама хозяйка дома при
случае могла бы замолвить словечко, указав влиятельному лицу, что это
достойный и прекрасный молодой человек, стоящий того, чтобы быть
выдвинутым.
Не зная ни жизни, ни людей, ни цены деньгам, тетя Мимиша очень часто
расшвыривала деньги совсем зря и по-пустому, как, например, было со мной.
Но были и другие случаи. Помню, как однажды при мне к тете пришел Ермолов
для того, чтобы благодарить тетю за те 75 000 рублей, которые она перевела
на его имя для бедных слепых, к которым проявлял участие этот министр.
Будучи сама очень близорукой и опасаясь когда-нибудь ослепнуть, тетя
Мимиша любила покровительствовать слепым.
Странное положение, в общем, создалось у меня с тех пор как я сделался
вольноопределяющимся. Прав у меня почти не было никаких. В Петербург я мог
попасть, только приехав в заплеванном 3-м классе. В трамвае не имел права
присесть, на улице должен был вытягиваться стрункой перед ничтожным
армейским поручиком, который мог безнаказанно сделать мне обидное или даже
оскорбительное замечание, а через 10 минут после этого я уже пожимал руку
сановнику или же оказывался сидящим рядом с министром или генералом,
занимавшим высший пост в армии, за интимным обедом у какой-нибудь "тети
Мимиши" или у тех же Жилинских.
В то далекое времечко и в той среде, к какой я принадлежал уже в силу
одного только моего происхождения, все это как-то само собой считалось
естественным благодаря стародавнему укладу и обычаям жизни дворянской.

* * *

Время шло. Приближалась пора наших офицерских экзаменов, к которым мы
могли быть допущены, только получив в полку чин унтер-офицера. Этот чин
давался солдатам учебной команды после смотра, производимого полковым
командиром и особой комиссией из старших полковых офицеров. Ввиду того,
что такой смотр обычно производился только весной и в этом случае у нас не
было бы времени для подготовки к офицерским экзаменам, мы, четыре
вольнопера, желавшие сделаться офицерами, подали с согласия Палицына
рапорт по команде, ходатайствуя о назначении нам четверым отдельного