"Юрий Трифонов. Утоление жажды" - читать интересную книгу автора

которая недавно померла. Марина решила приехать к отцу. В Керках она
работала кондуктором на автобусе. Была она рослая, плечистая, с
красно-загорелым, простоватым лицом, на котором от загара неяркими
казались голубые глаза и редкие белые брови. Выглядела старше своих лет;
лицо вроде девчачье, а фигура плотная, осанистая, как у доброй молодухи.
Марютин хотел устроить ее подавальщицей в столовую поселка, но там не было
места, да и дочь, видимо, не за тем ехала сюда, чтобы тарелки таскать. А
пока что поселилась Марина в отцовской будке за хозяйку.
Появление женщины мало что изменило в устоявшемся быту экскаваторщиков.
Может быть, только ребята стали бриться чаще, а то совсем было заросли
бородами, как полярники, да еще Беки Эсенов достал из-под койки дутар и
стал по вечерам бренчать туркменские песни или "Бродягу", подпевая себе
робким тенорком.
Марина тоже оказалась певуньей. В лагере теперь происходили
своеобразные состязания: Беки, сидя возле будки, играл свое, а на
расстоянии двадцати шагов от него, возле будки Марютина, Марина делала
что-нибудь по хозяйству и пела свое. Голос у нее был дерзкий,
пронзительный, и пела она с явным удовольствием, хотя и не очень верно.
Она пела веселые песенки из кинофильмов и всегда старалась перекричать
дутар.
Однажды подошла к Беки, присев на корточки, спросила:
- А "Голубку" можешь сыграть?
- Чего? - нахмурился Беки. Он смотрел на ее высокую грудь, обтянутую
майкой. Марина ходила в майке-безрукавке и в черных сатиновых штанах,
вроде спортивных.
- "Голубку" не знаешь? - Она запела громко: - "Ой, голубка моя-а..."
Беки цокнул языком и качнул головой.
- А "Рябину кудрявую"?
Беки снова цокнул языком. Не решаясь взглянуть девушке в лицо, он все
еще упорно смотрел на ее грудь.
- "Бродягу" знаю, - сказал тихо.
- Ай... надоел "Бродяга"! Ну ладно, если хочешь - сыграй...
И Беки заиграл "Бродягу", вернее, несколько музыкальных фраз из песни,
которые он хорошо выучил и мог повторять бесконечно. Песня была знаменитой
в Туркмении, как и во всей Средней Азии, и ее мог напеть любой мальчишка
из самого глухого кишлака.
Девушка сидела молча, обняв колени смуглыми руками, потом затянула
вдруг туркменскую песню.
- Умеешь по-нашему? - удивился Веки.
- А то нет? Я по-вашему все понимаю, только говорю плохо, как узбечка,
- сказала Марина по-туркменски. - У нас в Керках узбеков много живет.
- Ва-а! - сказал, все более изумляясь, Беки и поднял глаза.
Губы у Марины были белые, обветренные, в мелких трещинках и, вероятно,
болели: она то и дело их облизывала. Вокруг глаз светлые морщинки, как у
всех русских людей, которые много щурятся от солнца. А глаза - голубые,
прозрачные, веселые, как вода. Она была очень красивая.
В то время как Беки с замирающим сердцем пытался выразить свои чувства
бренчанием на дутаре, Иван Бринько поступал гораздо решительнее. Он без
стеснения, будто бы в шутку, предлагал Марине "погулять за барханчик", а
то под видом дурашливой игры обнимал ее или ломал ей руки, показывая свою