"Юрий Трифонов. Статьи" - читать интересную книгу автора

Кроме того, мучил недостаток воображения. Эту свою особенность я горестно
ощущал давно. Ведь если не находилось сюжетов в жизни, их можно было бы
выдумывать. Другие же выдумывают. Те, у кого богатое воображение. (Кстати,
если говорить без иронии, я считаю воображение, фантазию редчайшим
писательским даром, а на людей, обладающих им, смотрю с великим
почтением...) Итак, долгое время мне казалось, что главная трудность -
_находить сюжеты_.
Пожалуй, только в последние годы учения в Литинституте, когда было
исчиркано множество тетрадей в клетку, когда были прочитаны важные книги,
когда наслушался вдоволь ругани и поношений на семинарах, начала брезжить
догадка о том, что не так трудно найти сюжет, как его изложить. Ну какие
особенные сюжеты у классиков? Познакомились на набережной в Ялте, стали
встречаться в Москве, ничего как-то не получилось... И так далее. Да тут
еще новый модный соблазн: бессюжетные рассказы. В институте ходила такая
поговорка, придуманная, кажется, Беляниновым: "Мы теперь благоговеем перед
Э.Хемингуэем". Каков, к примеру, сюжет "Фиесты"? Рассказать невозможно.
Все дело в словах, в интонации. Каждое слово - как тяжелый грузовик,
отягощенный громадным грузом смысла. И подчас - двойным, тройным грузом.
Порожних грузовиков нет. На этой стройке, которую не обозреть сразу, надо
подняться на вершину, а может быть, в небеса и посмотреть сверху - пустые
машины не катаются.
Написав много рассказов, даже роман в двадцать два печатных листа, я
все еще не понимал окончательно - лишь догадывался неясно, - что главная
трудность - _находить слова_.
Потом это понимание пришло. Мне кажется, и я писать стал иначе. Во
всяком случае, одно знаю твердо: когда это понимание укрепилось, писать
стало во сто крат труднее. Несколько лет совсем не писал, то есть писал,
конечно, но путного не выходило, я браковал, уничтожал. Наконец, вышло
что-то похожее на дело и не похожее на то, что писал прежде: цикл
рассказов "Под солнцем".
Тут нагрузка на каждое слово была куда значительней, чем в первом
романе. Иногда даже попадались слова с двойной нагрузкой. Все это было
заметно мне одному и двум-трем людям, мне близким.
Но прошло еще лет десять, и понимание главной трудности ремесла вновь
изменилось. Эта трудность связана с предыдущей. В словах должна выражаться
мысль. Если нет мысли, а есть лишь описание, пусть даже художественное,
филигранное, с красками, звуками, запахами, со всеми приметами жизненной
плоти, - все равно скучно. Без мысли тоска. Так мне теперь кажется. Раньше
так не было. Я мог с удовольствием, старательно, со всеми сочными
подробностями выписывать какой-нибудь пейзаж или внешность человека, это
описание было самоцелью. Создать картину! Вот, мол, как я могу, как вижу,
слышу, чую: косогор, луг, роща, туман над рекой, запах сырой, сладкой,
вымокшей под дождями листвы...
Эту литературу ощущений, такую поэтичную, такую романтическую, я назвал
когда-то: "пахло мокрыми заборами". Рассказы из этой серии начал, честно
признаемся, Константин Георгиевич [К.Г.Паустовский]. Потом появились
писатели с еще более тонким зрением и изощренным нюхом. Иные рассказы
писались как бы ноздрями: так много в них запахов. В моду вошли названия,
куда входило слово "запах": запах того, запах сего. Живопись, как и
запахи, заняла слишком большое место в прозе. Разумеется, нужны и пейзажи,