"Александр Торик. Флавиан ("Воцерковление" #2) " - читать интересную книгу автора

очередной раз за очередной поворот, я увидел какую-то странную фигурку,
копошащуюся в снегу придорожной канавы и, что-то причитающей. Приняв,
поначалу, эту фигуру, по естественной логике собственного, слегка уже
навеселе, состояния и наступающего праздника, за местного пьянчужку, я
намеревался было пройти мимо - сам напился - сам вылезай! Но вдруг отдельные
слова жалостного причитания коснулись моего слуха и я, с удивлением
распознал - Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй...
Я заинтересованно подошёл поближе и обнаружил странного вида
старушонку, как капуста растопыренную множеством одёжек, пытающуюся вытащить
из канавы съехавшие туда детские санки с привязанным к ним большим мешком
картошки. Напрягая свои дряхлые силёнки она охала, вздыхала и беспрестанно
повторяла своё - "Господи, помилуй".
- Бабуль, посторонись, дай-ка я сам - не без труда вытащив на дорожку
санки с тяжеленным мешком и, слегка запыхавшись, я спросил - Бабуль, дом-то
твой далеко?
- Недалеко, сыночек миленький, спаси тя Христос, недалеко! Вон, за той
берёзкою налево, а там четвёртый дом по правой стороне, спаси тебя, Господи,
родненький!
Я дотянул салазки до бабулькиной калитки, и, пропустив её вперёд
открывать двери, которые оказались не запертыми а просто припёртыми
палочкой, втащил мешок в сени.
- Бабушка! Покажи, куда поставить, давай в дом занесу, а то помёрзнет в
сенях!
- Спаси тя Христос, голубчик, за заботу о старухе никчёмной, огради от
зла и помилуй! Сюда, миленький, сюда, Лёшенька, в закуточек за
умывальничком!
В тот момент, ворочая тяжёлый мешок, я и не "въехал" сразу, что она
назвала меня по имени, хотя я ей не представлялся. Поставив мешок в уголке
между печкой и оловянным старым умывальником, висящим над, видавшим виды,
эмалировнным тазиком, стоящим на колченогой табуретке, я, разогнувшись,
огляделся.
Домик, а точнее сказать - избушка была маленькой, приблизительно три на
четыре метра, с низким закопчённым потолком и, занимающей почти половину
пространства, слегка растрескавшейся русской печкой. Кроме печки, в комнате
были: столик со стоящими на нём аллюминиевыми кружкой, миской и чайником,
кривенький обшарпанный стульчик, большой сундук, застеленный какой-то
немыслимой драненькой войлочной кошмой, с лежащими на ней, таким же
драненьким тулупчиком и свёртком из тряпок, вместо подушки. Кровати в
комнате не было! Единственной мебелью, кроме вышеупомянутого, была небольшая
фанерная вешалка, крашеная "серебрянкой", с висящими на ней порыжело-чёрными
одежонками. Зато, в правом углу, сверкая позолотой и мерцая лампадками,
находился целый иконостас из множества разновеликих, но, явно старинных
икон, между которыми висели и стояли старинные фотографии каких-то вельмож и
священников.
- Ого-го! Бабушка! Да как же ты не боишься дом на палочку закрывать?
Это ведь сколько ж денег, у тебя тут висит, не дай Бог, воры влезут, ограбят
ведь!
- А, Бог и не даст, миленький! Не бойся! Кого Он сюда не пустит, тот и
не войдёт, а уж коли войдёт - на то Божья воля! А, висят здесь не деньги,
сыночек, а святые образа - чудотворные святыни, Лёшенька... придёт время -