"Дилан Томас. Детство, Рождество, Уэльс (сборник рассказов)" - читать интересную книгу автора

скакали, стекали, льнули к водостокам, и костляво гремели и чихали трамваи,
и, как увязнувший в тумане филин, ухал в бухте пароход, и Лесли сказал:
А потом чего делать будем?
Кого-нибудь будем преследовать.
Помнишь, как мы ту старушенцию преследовали по Китченер-стрит? Она еще
сумочку уронила?
Зря ты ей не отдал.
Да там и было-то - кусок хлеба с вареньем.
Приехали, - сказал я.
В "Мальборо" было холодно и пусто. На мокрых стенах плакаты: Не петь.
Не танцевать. Не играть в азартные игры. Не торговать.
Ты пой, - сказал я Лесли, - а я станцую, а потом мы сыграем в очко и я
продам свои подтяжки.
Девица за стойкой, с золотыми волосами и двумя передними золотыми
зубами, как у богатого кролика, дула себе на ногти и полировала их на черной
тряпочке. Она глянула на нас, когда мы вошли, потом снова стала обдувать
свои ногти и безнадежно полировать.
И не скажешь, что суббота, - сказал я. - Привет, мисс. Две пинты.
И фунт из кассы, - сказал Лесли.
Давай твои средства, Лес, - шепнул я, а вслух я сказал: - Ни за что не
скажешь, что субботний вечер. Никто не блюет.
Никто и не будет блевать, - сказал Лесли.
В этой облезлой, рыжей комнате, может, вообще никогда никто не
напивался. Дельцы, потягивая виски с содовой, потчевали портвейном с лимоном
крашеных веселых девиц; завсегдатаи по углам кисли, важничали, балдели,
сочиняли свое прошлое, были богаты, чтимы, любимы; непутевые бабушки в
мусорно-черном поквохтывали и клевали; влиятельные ничтожества изменяли
землю; компания в серьгах терзала больное пианино, и оно ныло, как шарманка,
заводимая под водой, пока жена хозяина не объявляла "Хватит". Кто-то входил,
уходил, но больше уходили. Мастеровые забредали на кружку-другую; иногда
бывали драки; и вечно что-то шло: перепалки, разборки, хохот, шепот, взрывы
гнева, веселья, вспышки злобы, любви, и чушь, тишь, мир, и тихий ангел в
полете рассекал пьяный дух пошлой нигдешности тупого города, оторопевшего в
конце железнодорожных путей. Но сегодня это была самая грустная комната на
свете.
Лесли тихонько сказал:
Может, она нам поверит в кредит по одной?
Погоди, - сказал я. - Пусть она сперва оттает.
Но девица за стойкой услыхала и посмотрела на меня. Она посмотрела
прямо сквозь меня, сквозь всю мою недолгую судьбу, до самой до той постели,
где я родился, а потом покачала своей золотой головой.
Сам не знаю, в чем дело, - сказал Лесли, когда мы шли под дождем по
Крымской, - только у меня сегодня прямо тоска.
Это самый грустный вечер на свете, - сказал я.
Мокрые, одинокие, мы остановились поглядеть на кадры в витрине кино,
которое мы называли Страстюшник. Неделю за неделей, годами, годами сидели мы
там на жестких стульях в моросящей, уютной, порхающей тьме, сперва с
конфетами и орешками, трещавшими вместо немых выстрелов, а потом с
сигаретами: особый дешевый сорт, от которого глотатель огня закашлялся бы
насмерть. "Пошли поглядим на Толмедж Львиное Сердце, - сказал я, - и... на