"Татьяна Толстая. День (сборник рассказов, эссе и фельетонов)" - читать интересную книгу автора

посетила Иерусалим в 326 году, где ей указали легендарное место. На месте
Гроба стоял римский храм Венеры, на Голгофе - статуя Юпитера. Все это было
снесено, и во время раскопок нашли римскую цистерну, куда сбрасывали кресты
распятых. В одном из этих крестов Елена опознала Истинный Крест. Верить
Елене или не верить? Никакого откровения ей не было, обычные археологические
раскопки, теперь уже освященные традицией.
Внутри храма полутьма, раздвигаемая тысячами свечей всех размеров:
тонкие, толстые, витые, разукрашенные, расписные, гладкие, пучками,
связками, - они стоят, висят, их носят с места на место. Пахнет ладаном,
пахнет воском. Тьма народу, поодиночке и экскурсиями. Наши разделяются: одни
проталкиваются в густую очередь к Гробу, другие взбираются по лесенке на
Голгофу. Над Голгофой сооружен помост, или стол, - не знаю, есть ли у него
специальное название. Если согнуться и залезть под него, то на полу, под
толстым пуленепробиваемым стеклом, освещенная электрическим светом, видна
скала, - плоское темя камня. На нем какие-то подношения и украшения, кресты
и, кажется, цветы, - не успеваешь ни разглядеть, ни запомнить, надо
вылезать, пятясь, на карачках. Рад будешь, что вообще залез под эту штуку и
приложился к зацелованному стеклу губами: у Голгофы немыслимая давка.
Голгофа поделена между вечно ссорящимися католиками и православными: южная
сторона - католическая, северная - православная. Народ напирает, впрочем, со
всех сторон. Если не вклиниться в давку (ощущение, что втискиваешься в метро
в час пик), то тебя вытолкнет нетерпеливый напор верующих. Как-то глупо и
стыдно давиться и толкаться на Голгофе, но ведь не уходить же, не
приложившись? Наши паломницы предсказуемо суетятся:
- Сережа, Сережа! Сейчас твоя очередь! Что ты их пропускаешь? Они за
тобой занимали!
Напираю. Оттираю Сережу. Лезу. Целую. Пытаюсь благоговеть. Ничего не
чувствую, хотя и стараюсь. Не могу я благоговеть на четвереньках. Пячусь.
- Побыстрее давайте, женщина! Вы тут не одна... Внизу, у часовни,
воздвигнутой над Гробом, - плотная, длинная очередь. Вполголоса говорят на
всех языках, стоит ровный гул. Уже узнаю знакомые лица. Бледный старик стал
еще прямей и бледней, еще вдохновенней. Толстуха на грани кликушества,
мотает головой, запрокидывает ее и изжеванным платком глушит в себе
беззвучный крик. Армяне стоят все так же, плотно прижавшись друг к другу,
переплетя руки. Глаза опущены в пол.
- Не знаете, по одному впускают?
- Кажется, по четверо.
- Долго как.
- Людей только мучают.
- А японцы что тут делают?
- Тоже интересуются...
Группы японцев, - а может, китайцев, - дисциплинированно, как
октябрята, переходят с места на место и не теряются. Одна группа - вся в
красных шапочках, другая - вся в желтых, третья - в синих, и никакого зонта
не нужно, легко найти своих. Мы продвигаемся. Вдруг появляется
священнослужитель со злыми сверкающими глазами, захлопывает дверь в часовню
с Гробом и что-то почти кричит по-немецки, а потом по-гречески. На лице
его - ненависть к толпе. К людишкам. К нам.
- Что он сказал? Что он сказал?
- Уже закрывают, что ли?