"Алексей Николаевич Толстой. Собрание сочинений в десяти томах. Том 10. Публицистика" - читать интересную книгу автора

кровь.
Второй путь: брать большевиков измором, прикармливая, однако, особенно
голодающих. Путь этот так же чреват: 1) увеличением смертности в России, 2)
уменьшением сопротивляемости России, как государства. Но твердой уверенности
именно в том, что большевистское правительство, охраняемое отборнейшими
войсками, и как и всякое правительство, живущее в лучших условиях, чем
рядовой обыватель, - будет взято измором раньше, чем выморится население в
России, - этой уверенности у меня нет.
Третий путь: признать реальность существования в России правительства,
называемого большевистским, признать, что никакого другого правительства ни
в России, ни вне России - нет. (Признать это так же, как признать, что за
окном свирепая буря, хотя и хочется, стоя у окна, думать, что - майский
день.) Признав, делать все, чтобы помочь последнему фазису русской революции
пойти в сторону обогащения русской жизни, в сторону извлечения из революции
всего доброго и справедливого и утверждения этого добра, в сторону
уничтожения всего злого и несправедливого, принесенного той же революцией,
и, наконец, в сторону укрепления нашей великодержавности. Я выбираю этот
третий путь.
Есть еще четвертый путь, даже и не путь, а путьишко: недавно приехал из
Парижа молодой писатель и прямо с вокзала пришел ко мне. "Ну как, скоро,
видимо, конец, - сказал он мне, и в его заблестевших глазах скользнул
знакомый призрачный огонек парижского сумасшествия. - У нас (то есть в
Париже) говорят, что скоро большевикам конец". Я стал говорить ему
приблизительно о тех же трех путях. Он сморщился, как от дурного запаха.
- С большевиками я не примирюсь никогда.
- А если их признают?
- Герцен же сидел пятнадцать лет за границей. И я буду ждать, когда они
падут, но в Россию не вернусь.
Когда же он узнал, что мой фельетон напечатан в "Накануне", он
буквально без шапки, оставив у меня в комнате шляпу и трость, выбежал от
меня, и я догнал его уже на лестнице, чтобы передать шляпу и трость. Он
бежал, как от зараженного чумой.
Четвертый путь, разумеется, - безопасный, чистоплотный, тихий, - но
это, к сожалению, в наше время путь устрицы, не человека. Герцен жил не в
изгнании, а в мире, а нам - лезть в подвал. Живьем в подвал - нет!
Итак, Николай Васильевич, я выбрал третий путь. Мне говорят: я
соглашаюсь с убийцами. Да, не легко мне было встать на этот, третий путь. За
большевиками в прошлом - террор. Война и террор в прошлом. Чтобы их не было
в будущем - это уже зависит от нашей общей воли к тому, чтобы с войной и
террором покончить навсегда... Я бы очень хотел, чтобы у власти сидели люди,
которым нельзя было бы сказать: вы убили.
Но для того, предположим, чтобы посадить этих незапятнанных людей,
нужно опять-таки начать с убийств, с войны, с вымаривания голодом и прочее.
Порочный круг. И опять я повторяю: я не могу сказать: - я невинен в лившейся
русской крови, я чист, на моей совести нет пятен... Все, мы все, скопом,
соборно виноваты во всем совершившемся. И совесть меня зовет не лезть в
подвал, а ехать в Россию и хоть гвоздик свой собственный, - но вколотить в
истрепанный бурями русский корабль. По примеру Петра.
Что касается желаемой политической жизни в России, то в этом я ровно
ничего не понимаю: - что лучше для моей родины - учредительное собрание, или