"Алексей Николаевич Толстой. День Петра" - читать интересную книгу автора

засуетились каждый по своему делу.
Неяркое, как пузырь, солнце повисело полдня за еловой пусторослью и
закатилось. Темно-красный свет разлился на все небо; как уголья, пылали
края свинцовых туч, заваливших закат на тысячу верст: в вышину поднялись
оттуда клубы черно-красного тумана; багровая, мрачная, текла Нева; лужи на
площади, колеи, слюдяные окошки домиков и стволы сосен - все отдавало этим
пыланием; и не яркими, бледными казались сыплющие искрами большие костры,
разложенные на местах работ.
Но вот яркой иголкой блеснула пушка на крепостном валу, ударил и
далеко покатился выстрел, затрещали барабаны, и длинные партии рабочих
потянулись к баракам.
У бревенчатых длинных и низких строений с высокими крышами дымились
котлы, охраняемые солдатами; в подходившей толпе, несмотря на строгий
приказ, вертелись сбитенщики с крепким сбитнем, воры, офени и лихие люди,
предлагавшие поиграть в зернь, в кости, покурить табачку; гнусили калеки и
бродяжки; толокся всякий людишко, норовивший пограбить, поживиться,
погреться. Давали, конечно, по шеям, да всем не надаешь - пропускали.
Во втором Васильевском бараке, так же как и повсюду, усталые и
продрогшие рабочие обступили котел, просовывая каждый свою чашку усатому
унтеру, говорившему поминутно:
- Легче, ребята, осаживай!
Получивший порцию брел в барак, садился на нары и ел, помалкивая;
пищу-де хаить нельзя - государева. Хлеб покупали на свои деньги, говорили,
что в царский подмешивают конский навоз.
С двух концов горящие над парашами лучины едва освещали нары,
тянущиеся в три яруса, щелястые, нетесаные стены и множество грязного
тряпья, развешанного под потолком на мочальных веревках. Набив брюхо,
кряхтя и крестясь, полз народ на нары, наваливал на себя тулупы, рогожи,
тряпье и засыпал до утреннего барабана. У дверей всю ночь шагал солдат в
кивере, с перевязью, с большой алебардой, покашливал для страху и время от
времени вставлял новую лучину. Строго было заказано - не баловать, а пуще
всего зря языком не трепать.
Но без греха не проживешь, и солдату можно дать копейку, чтобы не
слушал, чего не надо, и в барак пробирался лихой человек - Монтатон, ке
русский, залезал под самую крышу и там, разложив на платке все свое
хозяйство: склянку с вином, зернь, табак и кости, начинал скрести ногтем -
скрр, скрр, здесь, мол, дожидаемся.
Каждую ночь сползались к нему Семен Заяц, да Митрофан тоже Заяц, да
Семен Куцый, да Антон из Неркас, шепотом вели беседу, кидали кости, звенели
ко-пейками и осторожно, чтобы не было великого шуму, заезжали в ухо
Монтатону за плутовство. Проводили время.
Да и не все ли было равно, - ну, застанут и засекут: на царевой работе
никто еще больше трех лет не вытягивал.
Так было и сегодня. Собралась кумпания, запалили огарочек сальный,
достали зернь, начали резаться. Солдат шагал у лучины, зевал от скуки.
Вдруг слышит, где-то внизу на нарах шепчут:
- Отец Варлаам, а как же он нас печатать станет?
- Промеж середнего и большого пальца, тебе говорят, дура.
- Отец Варлаам, верно это?
- Верно, - отвечал давешний вопленный голос, - клейма те железные,