"Алексей Николаевич Толстой. День Петра" - читать интересную книгу автора

вытираясь рукавом, Меншиков подбежал на цыпочках и шепнул ему что-то.
Слышали, как Петр воскликнул с пьяным весельем:
- Ну, ну, идем, - и, -широко шагая и махая руками, проследовал впереди
светлейшего во внутренние покои.
Светлейший, в одном камзоле, придерживая руку у горла и кланяясь,
провожал государя на крыльце, благодарил за милость.
- Иди, иди к гостям, без тебя уеду, - закашлявшись от ветра, проворчал
Петр и обсунул на полушубке ременный пояс. Ночь была темная, секло косой
изморозью. Перед крыльцом, над замерзшими колеями грязи покачивались фонари
в руках конюхов. Вдалеке, с фонарем же, проходили человек семь в тулупах -
ночной караул, тускло поблескивая торчащими во все стороны алебардами.
Светлейшего пришлось силой втолкнуть в дверь, дабы притворным своим
ласканьем не надоедал чрезмерно; за окнами все еще играла музыка; свистел
ветер в обглоданной сосне близ дома; роптала и билась о сваи ледяная,
невидимая сейчас Нева; только желтели па ней и качались корабельные фонари;
фыркали, смутно серея поблизости, выездные и верховые лошади; а Петр все
еще стоял на крыльце, надвинув до бровей шапку.
Сытый, и пьяный, и утешенный всем человеческим, царь точно
прислушивался, как из этой сытости снова, не вовремя, когда спать просто
надо, поднимается жадная, лихая душа, неуспокоенная, голодная.
Никаким вином не оглушить ее, ни едой, ни весельем, ни бабьей
сыростью. Ни покоя, ни отдыха. И не от этой ли бессонной тревоги зиму и
лето скачет Петр в телегах и дилижансах, верхом и в рогожных кибитках, с
Азова в Архангельск, с Демидовских чугунолитейных заводов под Выборг, в
Берлин, на Олонецкие целебные воды? И строит, приказывает, судит, казнит,
водит полки и видит: коротки дни, мало одной жизни...
- Лошадь! - сказал Петр.
Конюха с фонарями шарахнулись. Подъехала давешняя двуколка с рябым,
скрюченным от холода солдатом... Петр грузно влез в сиденье. Застоявшийся
вороной жеребец, сменивший давешнего старичка каракового, перебирая ногами,
начал было приседать, подкидывать передом.
- Шалишь! - крикнул Петр, рванул вожжами и стегнул жеребца, махнувшего
раза три в оглоблях и затем размашистой, легкой рысью понесшего валкую
двуколку в темноту. На дороге испуганно посторонился ночной караул и далеко
вдогонку крикнул: "Смирно". А потом солдатики шепотом рассказывали в шинке:
"Вот было страха ночью! Идем мы, значит, всемером, а он на вороной
лошадищи как дунет мимо нас вихрем, лошадища огромная, а сам сидит как
копна. Разве человеку мыслимо в таком виде ездить: уж больно велик, темен".
У Тайной канцелярии Петр бросил вожжи, скользя и спотыкаясь, подошел к
воротам, цыкнул на караульных:
"Глаза протри, не видишь кто..." и, перебежав дворик, сильно хлопнул
наружной дверью.
Варлаама привели и оставили с глазу на глаз с государем. На углу стола
плавал в плошке огонек. Шипели, с трудом разгораясь, дрова в очаге. Петр, в
шубе и -шапке, сидел глубоко в кресле, облокотясь о поручни, подперев
обеими руками голову, словно вдруг и смертельно уставший, Варлаам, выставив
бороду, глядел на царя.
- Кто тебе велел слова про меня говорить? - спросил Петр негромко,
почти спокойно.
Варлаам вздохнул, переступил босыми ногами. Царь протянул ему