"Алексей Николаевич Толстой. День Петра" - читать интересную книгу автора

Место было суровое, только в кабинете начальника день и ночь пылал
камин, - потому что Толстой был зябок и часто, чиня допрос, придвигал стул
к огню и закрывал глаза, слушая, как путается обвиняемый да дьяк скрипит
гусиным пером.
В восемь часов бухнула наружная дверь, и в комнату, где у стен сидели
вперемежку колодники и солдаты, вошел Петр; прищурился на то место, где в
густых испарениях плавал свет сального огарка, неясно освещая лысину
нагнувшегося над бумагой дьяка и бледные лица вскочивших в испуге
колодников, приложил пальцы к ноздрям, шумно высморкался, вытер нос полою
мокрого полушубка и, нагнувшись, шагнул в кабинет председателя.
- Ну, ну, сиди, - проворчал царь в сторону Толстого и, сев перед
камином, протянул к огню красные, в жилах, руки и огромные подошвы сапог. -
Паршивый народ на умеет простой штуки - стропила связать, дурачье, -
продолжал он, явно желая похвастаться. - Шафиров инженера выписал из Риги,
хвастун и глупец к тому же. Я на крышу влез и показал ему, как вяжут
стропила. Запищал ииженерик: "Дас ист унмеглих, герр гот". А я сгреб его
под париком за виски: это, говорю, меглих, это тебе меглих?..
Ухмыляясь, он вынул короткую изгрызанную трубочку, пальцами схватил
уголек из очага, покидал его на ладони и сунул в трубку. Толстой сказал:
- Ваше величество, дело пономаря Гультяева, что в прошедшем месяце у
Троицы на колокольне кикимору видел и говорил: "Питербурху быть пусту",
разобрано, свидетели все допрошены, остается вашему величеству резолюцию
положить.
- Знаю, помню, - ответил Петр, пуская клуб дыма. - Гультяева, глупых
чтобы слов не болтал, бить кнутом и на каторгу на год.
- Слушаю, - нагнувшись над бумагами, проговорил Толстой. - А
свидетели?
- Свидетели? - Петр широко зевнул, согревшись у огня. - Выдай им
пачпорта, отошли по жительству под расписку.
В это время стукнули в дверь. Толстой строго посмотрел через очки и
сказал, поджав губы:
- Войди.
Появился давешний крепколицый офицер; выкатив грудь, держа руку у
шпаги, другую у мокрой треуголки, отрапортовал, что по государеву "слову и
делу" арестовано им девяносто восемь человек мужска и жен-ска пола,
приведено за частокол, прошу-де дальнейших распоряжений.
Толстой, прищурясь, пожевал ртом: большой лоб его, с необыкновенными
бровями - черными и косматыми, покрылся морщинами.
- На кого же ты слово государево говоришь? На кого именно? - спросил
он. - На всех девяносто восемь человек говоришь, так ли я понимаю?.
Рука офицера задрожала у шляпы, он молчал, стоя статуей. Царь, вытянув
ноги, глядел круглыми глазами в огонь, время от времени туда сплевывая. На
цыпочках вошел приказный дьяк, поклонился царскому креслу и сейчас же,
присев у своего столика, записал, водя кривым носом над бумагой. Толстой,
выйдя на средину комнаты, с наслаждением нюхнул из золотой табакерки,
склонил к плечу хитрое, ленивое лицо, оглядывая оторопелого офицера, и
сказал в нос:
- Большое дело ты затеял: девяносто восемь человек обвиняешь, а со
свидетелями и вся тысяча наберется. Добрый полк. Сколько же я кож бычьих на
кнуты изведу? Сколько бумаги исписать придется? И, боже мой, вот задал