"Владимир Александрович Толмасов. Соловецкая повесть " - читать интересную книгу автора

зодчем, который создал его.
Наконец игумен сказал:
- Я мог бы поведать тебе, отрок, еще больше, но время позднее:
скоро уж и петухи запоют, а там и благовест недалеко. Завтра ты уедешь
в свою Неноксу, но только там ты ничего не узнаешь более о том, что
бередит твою душу.
Игумен закрыл книгу, подумал и произнес:
- Русской земле нужны русские зодчие. Но стать хорошим мастером
трудно. Нужно много знать и много уметь. Надо не только знать, как
располагать строение, но и уметь приготовить своими руками замазку для
щелей. А потому нужно тебе учиться. В Неноксе ты этого не постигнешь.
А если станешь послушником Соловецкого монастыря, а потом иноком, то
через десяток лет сможешь прославить обитель большими деяниями. На
Севере русском много есть людей, дар от бога имеющих. Но трудно, ох,
как трудно расшевелить народ.
Игумен резко встал, подошел к окну с мелкой решеточкой и стал
глядеть туда, где занималась желтая утренняя заря.
Молодой помор тоже молчал. Быть монахом он не собирался. Но
только сейчас понял, сколь бесхитростно было его умение рубить веселые
деревенские избы, украшать их разноцветной резьбой, огораживать легким
заборчиком. Оказывается на свете возводятся такие строения, каких он и
во сне не видел. И уж, конечно, не сможет он сейчас построить даже
захудалый кирпичный домишко. Слова игумена наполнили его душу
страстным желанием научиться величайшему из всех человеческих ремесел.
Но когда окрепло это решение и юноша принял постриг, стал братом
Трифоном, не было уже в монастыре игумена Филиппа: он стал
митрополитом всея Руси. На его месте сидел злющий и колючий отец
Паисий. Черной ненавистью пылал этот злобный старикашка к своему
предшественнику. Все, что зачинал Филипп в монастыре, было заброшено.
Запрещено было упоминать имя бывшего игумена.
Монахи шпионили друг за другом, стараясь приобрести
благосклонность нового настоятеля. Трифон, заикнувшийся отцу Паисию о
своем желании постичь науку зодчества, как того хотел Колычев, был
нещадно бит посохом. Старец наложил на него епитимью и всячески
старался унизить молодого постриженика.
Трифон сделался замкнутым, говорил редко, но потихоньку,
украдкой, с великим тщанием читал книги о построении церквей и
соборов, до головной боли разбирался в планах дворцов, храмов, замков
и крепостей, которые когда-то строили русские и иноземные зодчие.
А из Москвы тем временем ползли страшные слухи. В Кремле, у
Пречистой, казнил царь сторонников князя Андрея Михайловича Курбского,
выводил измену на русской земле. Говорили, что привык он к виду и
запаху крови и уже дня прожить не может, чтобы кого-нибудь не возвести
на плаху. Отец Паисий в упоении служил молебны о здравии Ивана
Васильевича, петушиным голоском выкрикивал анафему супротивникам
государя.
Воздев длани, возвешал игумен, что преданы смерти князь Александр
Горбатый-Шуйский и выродок его Петр, родственники князя - два Ховрина,
да князья Иван Сухин-Кашин и Петр Горенский-Оболенский и что брошены
их поганые головы под двор князей Мстиславских. Не успевали как