„Встретились, значит!"

Вопрос, заданный по — английски, Валя поняла. Она обернулась:

I am Valia Smirnova.[4]

Позднее, когда девочка вспоминала эту встречу, она с удивлением убеждалась, что в памяти получился провал — какие-то секунды, очень важные, были навсегда потеряны для воспоминаний: она помнила, как легко и свободно вошла в черную мглу галереи, как тщательно все осматривала… Очень хорошо помнила, как в ушах зазвучало странное слово — татцельвурм, и связанные с ним минуты непонятного испуга… А потом — шаги! И уже настоящий страх и борьбу с ним; пошла дальше, посмотрела на часы, повернула обратно… И леденящий ужас, когда снова услышала шаги и поняла, что уже не обмануть себя, не убедить в том, что это ей послышалось, — когда почувствовала неотвратимость действительности… Все это Валя запомнила. Но вот как и когда исчез страх — этого она не могла вспомнить… Во всяком случае, когда прозвучал ее негромкий ответ — страха уже не было…

Перед нею стоял высокий старик. Борода его и падающие на плечи волосы были настолько белыми, что, казалось, излучали свет. Большие синие-синие глаза улыбались. Одет он был в какой-то балахон с множеством карманов.

— Валя Смирнова?! Вы — русская?! Боже мой, до чего же это хорошо!.. Валя Смирнова. Ва-ля Смир-но-ва… — раздельно произнес старик, словно бы вслушиваясь в музыку, звучавшую для него в этих словах.

Валя заметила, что луч ее фонарика ярко освещает лицо старика. Она поставила фонарик на пол так, что свет его стал литься между нею и этим человеком… хозяином острова… Девочка ни на секунду не сомневалась, что перед нею стоит тот самый человек, который всю жизнь провел на острове, — тот самый, что сделал те рисунки и надписи…

— Разрешите представиться, — старик как-то смешно и вместе с тем торжественно поклонился. — Стожарцев Ермоген Аркадьевич. — Он обвел рукой темные коридоры. — Покорнейше прошу быть моей гостьей.

Девочка растерялась. Ее охватило то чувство раздвоения, которое бывает во сне, когда движешься, говоришь, но в то же время видишь все, и себя в том числе, как бы со стороны…

Старик пристально взглянул на Валю, вытянул руку:

— Но как вы сюда попали, дитя мое?

Он отступил на шаг, закрыл лицо руками:

— Нет, нет! — пробормотал он глухо. — Нет, это не сон. Это опять… галлюцинация!.. То, чего я так боялся! — Руки его беспомощно упали, он поднял голову. — Но судьба сжалилась надо мной, если, отнимая разум, делает это с помощью такого чудесного видения…

Валя подбежала к старику, схватила его за руку:

— Нет, Ермоген Аркадьевич, нет!.. Я не видение! — сказала она чисто и звонко. — Я живая!.. И не дитя… Мне скоро будет пятнадцать лет!

Стожарцев привлек девочку к себе, провел рукой по щеке, губами коснулся лба:

— О, боже, пятнадцать лет!.. Милая барышня, не осудите слезы старика. — Голос его задрожал. — Вы должны меня понять… Я три четверти века не слышал родной речи!..

*

Максимыч обернулся. В четвертой галерее забрезжил свет: возвращаются, значит… Пять силуэтов… Пять?! Луч заворачивает, бегает по полу, приближается…

— Ермоген Аркадьевич, знакомьтесь: мой старый друг и неизменный попутчик Степан Максимович.

Горят все четыре фонарика. Они освещают радостные, возбужденные лица…

— А это, старина, хозяин здешних мест…

Боцман делает попытку встать, но старик уже около него, удерживает:

Нет, нет, сидите!

Кругов, боцман. — Максимыч крепко пожимает протянутую руку, широко улыбается. И, — будто в этом нет ничего удивительного, — встретились, значит!

Ребята переводят взгляды со Стожарцева на Максимыча, с Максимыча на капитана…

Дружище, Ермоген Аркадьевич приглашает нас к себе.

Это недалеко, не более четверти версты, — уточняет Стожарцев. — Зато у меня сможете окончательно поправиться.

Максимыч краем глаза показывает капитану на восьмую галерею. Мореходов едва заметно кивает:

— Ермоген Аркадьевич, одну минутку: пойду только взгляну, как на дворе… А вы, ребята, соберите вещи.

Озеро, покрывавшее долину, успокоилось. Мореходов, стоя у площадки перед входом в пещеру, осматривает весь видимый горизонт: с этой стороны ничего подозрительного нет. А там, сзади? Но отсюда на холм не взобраться. Прислушался: кроме тихого шума стекающей воды и отдаленных криков птиц ничто не нарушает тишины…

Рюкзаки, сумки сложены, одеяла скатаны. Из ствола молодого бука Федя уже смастерил Максимычу палку. Капитан подходит к боцману и помогает ему встать.

— Товарищи, попытаемся, авось получится!.. — Федя устанавливает фонарики так, чтобы лучи их перекрещивались, прикладывает глаз к визиру киноаппарата…

Еще доносятся звуки удаляющихся шагов, еще видны слабеющие лучи фонариков… Паукообразный зал погружается в черноту. Но вот постепенно, крадучись по каменным стенам, снаружи заползает слабый отраженный свет дня. Из мрака выступают, нависая, огромные каменные клыки, нагромождение скал… Место темноты заступает безмолвие…

— Друзья мои, можете потушить ваши фонарики. Здесь они уже не нужны.

Действительно, свет свободно проникал в каменный коридор. С каждым шагом он становился все ярче.

— Это выход из пещеры, да?

Стожарцев молча улыбнулся, отстранился, пропуская гостей:

Тут сразу слева скамейка… Если ничего не имеете против, отдохнем немного.

Позвольте! — воскликнул капитан. — Так мы не под открытым небом?!

— Над нами двадцать пять футов горных пород.

— Пять пар глаз поднялись к потолку: то, что на первый взгляд, в момент, когда они вошли в просторный четырехугольный зал, ощущалось как сверкающее небо, было… светящимся потолком! Он излучал сильный и мягкий свет, отличавшийся от дневного разве только едва заметным голубоватым оттенком.

— Бактерии, — пояснил Ермоген Аркадьевич. — Собственно, теперь уже не сами бактерии, а созданный ими биохимический аппарат, возникший как часть живого организма, но затем обособившийся и работающий автономно. Эти бактерии не размножаются. Вся энергия, освобождающаяся в процессе окислениями ими закисных солей металлов, содержащихся в породе, полностью превращается в световую энергию… Впрочем, — спохватился старик, — может быть, это вам не так уж интересно…

— Помилуйте, наоборот!.. Не вполне понятно, но необыкновенно интересно… Вы только взгляните на Валю, — добавил капитан неожиданно.

Девочка, застигнутая врасплох, вспыхнула. Все рассмеялись.

— Нет, нет, вы меня, пожалуйста, останавливайте. Я ведь могу увлечься…

Середину зала занимал бассейн из необработанных, но тщательно подобранных камней, составлявших своеобразный мозаичный узор:

В центре бассейна возвышалась декоративная скала, из расщелин которой били струи фонтана. Окружавшая бассейн площадка была хорошо выровнена и посыпана песком. Дальше все пространство до самых стен занимали растения, расположенные в несколько ярусов, амфитеатром. Верхнюю часть стены украшал широкий фриз, на котором Валя невольно задержала взгляд — ей показалось, что из прямолинейных спиралей вдруг выступили какие-то буквы — выступили, и тотчас исчезли…

Проверить свое впечатление девочка не успела — ее внимание отвлек голос Стожарцева. Посмотрев на забинтованное колено Максимыча, он направился в противоположный конец зала и вернулся с пучком узких, хрупких листьев, сорванных с растения, возле которого была дощечка:

Позвольте… — и не дожидаясь ответа, начал сворачивать бинт. Длинными тонкими пальцами прощупал опухоль.

Вправлено мастерски! Приложим теперь эти листья, и к вечеру вы забудете, что был вывих.

К вечеру?

Гарантирую. А что до боли, так ее через полчаса не будет.

Ермоген Аркадьевич обратился к капитану:

— Разрешите, я покажу нашим юным друзьям мой огород. — Встал, направился к бассейну. — Попрошу сюда.

В прозрачной воде плавали разноцветные подушки: зеленые, голубые, красные, темно-лиловые… Они напоминали, пожалуй, губки. В особенности те из них, которыми обросли камни на дне водоема.

Это… овощи? — нерешительно спросила Валя.

Милая моя соотечественница, это не только овощи… Это фрукты, мясо, масло, молоко, вино… Да, да, — закивал головой старый ученый, — я не шучу, отличное вино: искрящееся, вливающее в кровь силы, бодрость, энергию!.. Все, что нужно человеку для пропитания, все здесь есть…

Дима нагнулся над бассейном:

Ермоген Аркадьевич, а… что это — губки?

Водоросли. Видите ли…

Старик задумался. Расчесывая пальцами длинную бороду, он смотрел на высокие струи фонтана… Подошел капитан.

— Когда я был студентом, — тихо, как бы колеблясь, продолжал Стожарцев, — мною овладела мысль, сама по себе достаточно простая, но оказавшаяся в конце концов очень плодотворной… Мне думалось, что науке надо чаще обращаться к самым истокам жизни, что это так же необходимо, как было для Антея прикосновение к земле… Неописуемое волнение охватывало меня, когда в поле — зрения микроскопа возникали простейшие одноклеточные организмы. Наблюдая такую простую во внешних своих проявлениях и такую таинственную и неразгаданную по сокровенной своей сущности жизнь какой-либо одноклеточной водоросли, я видел в комочке протоплазмы все многообразие органического мира, весь непостижимо сложный путь эволюции, приведший в конце концов к возникновению мыслящей материи… Все это в сущности очень просто: неспециализированная протоплазма простейшего организма с точки зрения возможности экспериментального направленного воздействия человека неизмеримо благодарнее клеток специализированных, утративших в процессе специализации какую-то часть формообразующего потенциала… Старик замолчал и виновато улыбнулся:

Ну вот, я опять закусил удила…

Рассказывайте, рассказывайте, Ермоген Аркадьевич.

Так я пришел к мысли, что для человека в его попытках постигнуть сокровеннейшие тайны жизни и подчинить своей воле развитие органического мира простейшие организмы представляют собою наиболее плодотворный материал. Долгие годы работал я с бактериями и одноклеточными водорослями, выводя… Боже мой! — с непостижимым проворством Стожарцев метнулся к Диме. — Молодой человек, осторожнее! Ради всего святого — осторожнее!

На Димину куртку села стрекоза, и он пытался ее поймать, чтобы показать Вале.

— Боже, как вы меня напугали!.. — Ермоген Аркадьевич бережно взял стрекозу и посадил себе на ладонь. — Простите меня, я, кажется, напугал вас не менее, чем испугался сам. Но… Дело в том, что это — Эльф… Хорош?

Стройное, легкое тело стрекозы сверкало живым, струящимся и переливающим светом, и в то же время казалось прозрачным. Ермоген Аркадьевич извлек из одного из бесчисленных своих карманов лупу, но… Эльфа уже не было — сверкнув крыльями, он исчез.

— Вы вполне поймете мой испуг, когда узнаете, что Эльф — бесподобен… Не фигурально, как мы привыкли употреблять это слово, а в буквальном его значении: за полтора миллиарда лет — с тех пор как появилась жизнь на Земле — не было существа, подобного Эльфу… Да да, я не шучу и нисколько не преувеличиваю, но… — Стожарцев посмотрел на всех с какой-то испытующей нерешительностью и понизил голос до шепота. — Дело в том, что Эльф… он… Нет! Простите, пожалуйста, но я вернусь к этому позднее… Если наш друг Степан Максимович отдохнул, мы, может быть, тронемся дальше?

Максимыч, опираясь на палку, встал:

Есть трогаться дальше.

Ермоген Аркадьевич, товарищи! Еще чуть-чуть… Разрешите посмотреть и те растения. — Валя указала на ярусы. — Мы быстро: только взглянем!

Нижний ярус и в самом деле напоминал огород: на аккуратно выделанных грядках росли огурцы, лук, редис, петрушка, сельдерей… Помидоры поражали своими размерами и расцветкой: от белых до пунцовых, они были с небольшую дыню…

Но начиная со второго яруса картина менялась: здесь росли совершенно незнакомые растения, с невиданными листьями и плодами. На каждой грядке была таблица с латинским названием.

— Как вы думаете, что тут полагается есть? — Валя остановилась возле куртины растений с круглыми, матовыми, черными плодами и светло-зелеными мясистыми листьями, толщиною с добрый ломоть хлеба.

Мальчики пожали плечами. Но тут Валино внимание привлек невысокий кустик, напоминавший своими сложными парно-перистыми листьями молодую рябину или, скорее, мимозу: когда Федя прошел мимо него, ветки дрогнули, будто их тряхнула невидимая рука, а листики несколько раз сложились и расправились, — совсем так, как человек, нетерпеливо хлопающий в ладоши.

Дима тоже заметил это:

— Федька, а ты тут пользуешься успехом… Аплодируют!

Федя остановился, огляделся, но ничего не заметил: Кто аплодирует?

Да вот эта рябинка… — Дима подошел к товарищу и остановился возле растения. Оно сразу пришло в движение, захлопало листиками…

Надо же!.. Только, Димочка, при чем тут я? Это оно тебе аплодирует.

Ой, а я догадалась, когда оно машет руками! Когда ему заслоняют свет!

На табличке вместо названия был рисунок:

Волк?!

Нет, Валь, это — динго. Австралийская собака, дикая…

Динго?.. Правильно, Димка. Так вот в чем дело?.. Значит, ее назвали в честь греческого философа!..

Ребята! — позвал капитан — Пошли.

В дальнем углу зала был узкий проход. Он вел в коридор, сломанный наподобие буквы «L». Откуда-то доносился глухой неясный шум, каменный пол вибрировал. Над входом на стене была надпись:

В самом начале коридора Стожарцев жестом остановил гостей.

— Посмотрите. — Он дотронулся до стены: тяжелая шестиметровая каменная плита в полу дрогнула, конец ее приподнялся, описал дугу… Плита встала вертикально и перекрыла проход в коридор. Грохот, гул, водяные брызги вырвались из образовавшегося отверстия.

— Энергетическая установка! — прокричал Ермоген Аркадьевич, указывая на бурлящий поток. — Глубина восемь саженей. Температура воды шестьдесят три градуса Реомюра!

— Ребята, а сколько это будет по Цельсию?

— Убедившись в произведенном впечатлении, Стожарцев снова привел в действие невидимый механизм, плита опустилась и легла на свое место.

Коридор ведет в лабораторию. Как видите, тот, кто ее строил, постарался сделать так, чтобы в случае надобности можно было полностью изолировать лабораторию от внешнего мира.

Тот, кто ее строил?..

Да. Я здесь работаю с 1890 года. Но здание лаборатории, часть ее оборудования и энергетическая система были построены до этого. Позже я вам и об этом расскажу: история поразительная, насыщенная и фарсом и драмой… как любая человеческая комедия…

Валь! Димка! — Федя указывал на угол коридора.

В нескольких шагах, между кустами нежно-сиреневых цветов, прямо из земли высовывалась человеческая голова!.. Она была обращена к ним затылком, но, судя по седым волосам, спускавшимся волнистыми прядями, это была голова глубокого старика…

Стожарцев заметил замешательство ребят и тотчас подошел:

— Вас напугал этот кактус?.. Это так называемая «голова старика». — Он осторожно прошел к растению и отвел прядь светлых волосков, обнажив темно-зеленый стебель с продолговатыми бугристыми ребрами. — Карликовый экземпляр. У себя на родине — в Мексике, Бразилии — они достигают до семи сажен высоты.

Возле кактуса была дощечка:

— А вот это мы видели!.. Это тоже карликовый экземпляр?

Под большим стеклянным колпаком помещалось растение, как две капли воды похожее на «монстр», доведенный до величины обычного комнатного цветка. Ермоген Аркадьевич проследил за Валиным взглядом.

— Вы ошибаетесь, — мягко сказал он. — Такое растение вы не мел ли видеть. Оно не существует в природе… Я хочу сказать, что оно — не результат естественного отбора, а продукт направленного эксперимента… Правда, в данном случае экспериментатор получил совсем не то, чего добивался.

Федя отодвинул листик, закрывавший дощечку:

— Монструм!.. Но мы же так и назвали его: «Монстр»! Ребята, оказывается — на самом деле монстр!

— Вот здорово!..

Лицо Стожарцева стало озабоченным:

Позвольте, позвольте, друзья мои! Где вы его видели? Может быть, вы все-таки ошибаетесь?

Честное пионерское, видели… И не одно, их там много!

Только те гораздо больше. Раз в десять…

Одно схватило Диму за ногу… — Валя рассказала о приключении с хищным растением.

Какое несчастье!.. Не понимаю, как могли эти чудовища оказаться за пределами лаборатории?.. Решительно не понимаю! Их необходимо уничтожить!.. Скажите, а больше вы их нигде не встречали?

Только там. Капитан предположил, что в лесу их не может быть.

Совершенно верно. Монструм мирабилис развивается лишь на открытом месте Но все же, как мог он вырваться из лаборатории?.. Ведь он способен только к вегетативному размножению…

Стожарцев с ребятами догнали капитана и Максимыча. И вдруг Ермоген Аркадьевич беззвучно расхохотался:

— Цицерон! Конечно, это его проделки. Безусловно… Я однажды застал его за попыткой оторвать от стебля монструма почку и тогда же накрыл хищника колпаком. Но как Цицерон ухитрился все-таки проникнуть под колпак — ума не приложу… Исключительно одаренный субъект!

Цицерон? А кто это?

Розовый какаду, — улыбнулся Стожарцев. — Он столь же одарен, сколько и упрям. Бездну усилий затратил я в надежде, что он станет в конце концов моим собеседником, но он произносит только одно слово, да и то — греческое!

Так это же Эрик!..

Как вы сказали? Эрик?.. А-а, все ясно: вы уже познакомились с моим красноречивым другом.

— Он нашу Валюту особенно полюбил. Девочка зарделась:

Ермоген Аркадьевич, мы тут. на острове, видели кукушкины слезки. Совсем такие, как у нас, только…

Понимаю, понимаю… Так это и есть «эврика». А!.. Вы это уже заметили?.. Собственно, ее нельзя назвать самостоятельным видом, правильнее считать ее вариантом орхпса макулата… Видите ли, я таким образом отметил окончание очень важного этапа в работе над пигментам!. Но почему именно это Архимедово слово так понравилось Цицерону — ума не приложу… — И Ермоген Аркадьевич снова засмеялся своим беззвучным смехом. — Но вот и сама лаборатория.

При выходе из коридора открылся такой же обширный зал, как и предыдущий, лишь светящийся потолок был несколько ниже. В одном углу зала помещалось длинное каменное здание с широкими окнами и множеством труб на низкой крыше. Перед ним — квадратный бассейн, частью покрытый стеклянными рамами. Здание соединялось крытой верандой с небольшим коттеджем, обшитым тесом. По стенам вился плющ. Около крыльца— маленькая полянка с невысокими темно-зелеными елями и тремя стройными березами…

Стожарцев открыл дверь; предварительно сняв приколотую бумажку:

— Господа, прошу.

*

Посланный на разведку старшина доложил, что глубина воды больше семи футов.

Клайд Годфри выругался. На этом проклятом острове его просто преследует злой рок!.. А мешкать нельзя: каждая минута играет на русских… Сколько простоит вода?.. Во всяком случае, не видно сколько-нибудь заметного течения. Goddem! не стоять же здесь неделю!

Нашел! — Клайд вскочил, приложил бинокль к глазам. — Конечно, озеро тянется по всей долине… Старшина!

Есть, сэр.

Возьмите всех людей, кроме Кента, от него толку не будет… Захватите и тех двоих, что встретите по дороге. Отправитесь к «Фэймэзу». Моторную лодку и спасательный плот перетащите через береговой хребет и по озеру обратно сюда. Сейчас 12.38…— Клайд прикинул в уме: час пятнадцать до бухты; час, максимум полтора, на переброску лодки и плота; пятнадцать минут по воде. Всего — три часа. — В пятнадцать сорок пять вы должны быть здесь.

— Есть, сэр, в пятнадцать сорок пять быть здесь.

Через небольшую переднюю наши друзья вошли в просторное помещение. Вдоль стен громоздились бесчисленные полки, стеллажи и шкафы, тесно уставленные склянками, бутылками, колбами, металлическими и стеклянными баллонами, банками, резиновыми и матерчатыми мешками, ящиками, бочонками… И везде аккуратно наклеенные этикетки с надписями по-русски, по-латыни, с какими-то знаками, рисунками, схемами… Одну стену занимал книжный шкаф.

В середине зала — столы. Только три или четыре из них были относительно свободны, все же остальные уставлены растениями в горшках, ящиках, стеклянных сосудах и какими-то непонятными приборами, загадочно сверкавшими стеклом, медью, полированным деревом…

Особенно привлекал к себе внимание тянувшийся почти во всю длину помещения стенд, занятый сложней шим сооружением из сотен резервуаров всех размеров — от горошины до внушительного баллона в человеческий рост вышиною, соединенных между собою стеклянными и резиновыми трубками, змеевиками, тончайшими проволочками и металлическими стержнями. Были вмонтированы оптические приборы, напоминавшие не то микроскопы, не то теодолиты, и множество измерительных приборов. Здесь также находились какие-то непроницаемо изолированные камеры, экраны, самопишущие приборы, насосы, сифоны, миниатюрные двигатели, пульты и распределительные щиты. Все вместе составляло непостижимую симфонию стекла, дерева, металла… В узком зеркальном поясе отражалось:

Стожарцев снял стеклянный колпак. Под ним проклюнулся какой-то крошечный проросток, который стал увеличиваться на глазах:

— А об этом созданьице я не успею рассказать, как он… Вот — вырос и отцвел!

Наши друзья только переглянулись.

Я сделаю своей юной соотечественнице подарок… — С этими словами Ермоген Аркадьевич подошел к миниатюрному никелированному бункеру. — Мадемуазель, не соблаговолите ли заказать по своему желанию цветы, которые завтра утром расцветут здесь?

Как… заказать? — не поняла Валя.

Они будут красивы, как только вы сами этого пожелаете. — Он достал из бункера зерно и положил на ладонь. — Это семя растения из лилейных. Если его посадить, то…

Стожарцев повернул какой-то рычажок у аппарата, отдаленно напоминающего старинную фотокамеру. Выдвинулся крошечный столик из полированного кварца. Ермоген Аркадьевич положил на него семя, закрепил упругим прозрачным зажимом. Столик ушел в недра таинственного аппарата. Старый ученый последовательно, одну за другой, нажал десятки полтора кнопок на небольшом пульте. Тотчас на темном экране появилось изображение довольно крупного цветка, напоминавшего тюльпан, только с более вытянутыми лепестками. Цветок был палевый, с редкими пунцовыми пятнышками.

Так вот, друзья, если это семя посадить, то у выросшего из него растения будут такие цветки, как на экране… Размытость контура указывает амплитуду индивидуального колебания размеров, дрожание крапинок отражает возможные отклонения в их топографической локализации… А теперь мы сотрем пигменты… — Стожарцев нажал еще несколько кнопок. Цветок на экране поблек, лепестки обесцветились, стали мутно-белыми. Затем на них проступили зеленые жилки.

Пигменты стерты. Это условно, конечно, поскольку речь идет не о самих пигментах, но о заложенных в семени биологических факторах, которые в процессе его развития привели бы к образованию тех или иных красящих веществ. Но мы на этом не остановимся. Мы просто расчистили себе поле деятельности, так сказать, загрунтовали холст, а теперь будем на нем писать… Вы, конечно, знаете, что окраска цветов зависит от пигментов, растворенных в клеточном соке или в белковых структурах растения… — Стожарцев окинул быстрым взглядом лица слушателей и продолжал. — С помощью этого аппарата семя подвергнется действию самых различных агентов: химических — они, пожалуй, главные, — физических и других. Результатом этого соединенного воздействия на живую протоплазму будет создание в ней предпосылок — уже биологических, заметьте это — образования в процессе развития тех или иных пигментов… по нашему выбору, поскольку мы будем наблюдать за экраном и сможем прервать работу, когда найдем нужным.

Повернув кремальеру какого-то сложного громоздкого аппарата, Стожарцев освободил латунный, покрытый золотым лаком, диск:

— В теле диска вы видите гнезда, в которые вставлены разноцветные призмы специального стекла, окрашенные кристаллы, натуральные драгоценные камни: рубины разных оттенков, аквамарины, алмазы… Взгляните сюда, они хорошо видны. Назовем эти линзы светофильтрами. Так вот, свет, проходящий через светофильтры и собранный затем оптической системой в тончайшие пучки, будет облучать живое вещество семени, вызывая в протоплазме изменения, диктуемые целью эксперимента… Естественно, это схема, дело обстоит значительно сложнее — отнюдь нельзя это облучение отождествлять, скажем, с окрашиванием… Кстати, из многих агентов, действию которых подвергается семя, свету принадлежит далеко не первая роль…

Стожарцев замолчал и несколько мгновений смотрел прямо перед собой:

— Если только разделение факторов на первостепенные и второстепенные имеет вообще какое-нибудь реальное основание… — добавил он неожиданно.

Вложив диск в прибор, Стожарцев включил несколько ламп различной мощности и подошел к пульту управления:

— Наблюдайте за экраном…

Теперь от экрана невозможно было оторвать взгляд: вот бледные лепестки порозовели, волна сгущающегося цвета пробежала снизу вверх, окрасив их темно-рубиновым блеском, густым и глубоким в центре и прозрачным, как светящееся облако, по краям. Затем в рубиновую гамму вплелся фиолетовый компонент, края же лепестков окрасились нежно-голубой каймой… Не отрываясь от пульта, Стожарцев показал Вале кнопку:

— Нажмите ее, когда выберете, что вам понравилось…

Не дыша, девочка следила за чудесными превращениями цветка на экране. На чем остановиться?.. Что выбрать?.. Наконец протянула руку, нажала кнопку.

На экране был… черный цветок. В раструбе колокольчатого венчика этот прекрасный глубокий и мягкий цвет отливал лазоревыми бликами. Тонкая, как паутина, золотистая вуаль украшала лепестки…

Стожарцев передвинул небольшой рычаг:

— Завтра утром вы его увидите. Разрешите мне назвать его вашим именем…

Девочка молча прижалась к старику.

— Ермоген Аркадьевич, — капитан внимательно рассматривал сложнейший агрегат, — а что может еще делать этот… не знаю уж как и назвать… это сказочное сооружение?

В настоящем своем виде… Говорю «в настоящем», так как можно было бы ввести целый ряд усовершенствований, для которых у меня нет необходимых материалов… с помощью этого комплекса можно по лучить растения — великаны и растения — карлики, растения-скороспелки, которые будут проходить цикл развития от нескольких минут до нескольких дней. Направляя по своему желанию ферментатнвно — сннтетическую деятельность, можно создавать сотни лекарственных веществ, бесконечное разнообразие ароматических соединений… Кстати, Степан Максимович, как ваша нога?

Полный порядок! Свободно стою, сгибаю…

Нет, нет! Не так сильно. Пусть еще пройдет часок-другой, и тогда вот будет полный порядок. А пока еще рановато…

Стожарцев снова повернулся к капитану:

— Можно повысить сопротивление растения неблагоприятным факторам внешней среды — так, банан будет плодоносить за полярным кругом, рис сможет давать отличные урожаи на засушливых местообитаниях… Действие комплекса весьма и весьма разностороннее. Вы только что наблюдали работу одного лишь из его узлов. Но… — Ермоген Аркадьевич развел руками, — вот уже несколько лет работа моя, по сути дела, остановилась… Да, да, остановилась, не спорьте! — воскликнул он, заметив протестующий жест Мореходова, — могущество оперативно-аналитического комплекса простирается всего лишь на два-три поколения… Вот, например, Эльф…

Старый ученый замолчал, долго рылся у себя в карманах, словно бы ища что-то. Затем тихо добавил:

Ведь Эльф… растение.

Как, как вы сказали?! Простите, дорогой Ермоген Аркадьевич, но вы, вероятно, выразились, так сказать, фигурально…

Фигурально? — Стожарцев пожал плечами. — Может быть… В делении органического мира на два царства есть, конечно, известная условность, поскольку имеются организмы, которые мы с одинаковым основанием можем считать как растениями, так и животными, но Эльф бесспорно растение… У него отсутствуют органы пищеварения — они просто не нужны. Он летает, купаясь в лучах света, и каждый луч вливает в него новые силы!..

Я не устоял против искушения и заговорил о том, о чем говорить пока что, пожалуй, и не следовало, — ведь в эксперименте с Эльфом я иду ощупью, неизвестного тут более, чем известного… Еще тогда, когда я работал над бактериями с целью создать в пещере и лаборатории необходимое мне освещение, меня посетила удача — мне посчастливилось создать клетки, обладавшие необыкновенно высокой синтетической способностью. Не скажу, что это удалось без труда… Но создать из клеток ткань, а затем и орган, который можно было бы включить в физиологический цикл живого организма!.. Но Эльф все-таки появился. Задача решена? Тысячу раз нет!.. Нужно, чтобы этот орган стал наследуемым и эволюционно изменяющимся…

Невидимые куранты исполнили первую фразу полонеза Огинского, часы пробили три удара.

Стожарцев всплеснул руками:

— Господи! Я совсем спятил… Три часа!.. Вы же голодные. А я, вместо того чтобы сразу накормить вас обедом, угощаю разговорами… Ради бога, господа, простите. Прошу, прошу за мной. — По узким проходам между столами Ермоген Аркадьевич повел своих гостей к выходу из лаборатории.