Цицерон заговорил!

— Нет, нет и нет! Никаких разговоров, извольте прилечь. — Стожарцев переложил с дивана на пол кипу книг. — Вот сюда. Ногу положите на подушки. Вот так и лежите, пока вас не позовут к столу.

Кабинет Стожарцева был сплошь завален книгами, рукописями, чертежами. На письменном столе свободным оставалось лишь место, на котором лежала раскрытая толстая тетрадь, исписанная косым и летящим почерком…

Ермоген Аркадьевич подошел к узкому стеклянному шкафчику, вынул маленький пузырек, щурясь, налил в мензурку несколько капель. Из графина долил какую-то бурую жидкость:

— Степан Максимович, если я правильно запомнил рассказ нашего дорогого капитана, вы со вчерашнего утра проспали всего полчаса… Думаю, что вам этот эликсир будет полезен.

Не успел боцман вернуть мензурку, как голова его запрокинулась, грудь стала мерно подниматься и опускаться — он спал.

— Это белладонна сомннферум. Полчаса такого сна, и он полностью восстановит утраченные силы. А за это время у нас все будет готово. — Стожарцев поставил мензурку на стол. — Друзья, располагайтесь. Меня же прошу извинить: пойду распоряжусь по хозяйству.

— Ермоген Аркадьевич разрешите помочь? Старик загадочно улыбнулся:

Видите ли… я, разумеется, открою вам все свои «секреты»… Но сегодня я хотел бы подготовить сюрприз: узнаете ли вы то, что будет подано к столу?..

Ну. тогда конечно…

- Хотя, если не возражаете, мы можем поделить труд: я буду распоряжаться на кухне, а вы накроете стол. Согласны? Ну вот и прекрасно… Ваше же внимание, дорогой капитан, я позволю себе обратить на эту книжечку…

На кожаном переплете была вытиснена маска:

Мебель в столовой была из полированного красного дерева. На стенах в тяжелых золоченых рамах висели прекрасно выполненные копии натюрмортов Внл-лема Кальфа и Антонио Переча и «Девушки с лютней» Караваджо. Ребята их узнали — оригиналы выставлены в Эрмитаже.

— Все необходимое найдете в буфете. А я пошел готовить свой сюрприз.

Когда Стожарцев вышел, Федя поманил пальцем друзей:

Давайте и мы устроим сюрприз… А?

Давайте. Какой?

У нас же есть брикет гречневой каши. Федька, ты гений!.. Давай, давай!.. только где?.. Знаю: в ванной на нашей спиртовке.

Валь, и тебя произвожу в гении. Димка, пошли рюкзак разбирать. Потом поможешь Вале, а я пойду кашу варить.

Валя покрыла стол скатертью, старательно расправила ее. Из кухни доносились шипенье сковороды, шаги Ермогена Аркадьевича, его глуховатый голос: старик, видимо, разговаривал сам с собой.

Девочка на минуту задумалась. Как странно все-таки: сегодня всего четвертый день, как «Бриз» подошел к скалистым берегам острова… А кажется, это было давно-давно!.. Почему так получается: если день скучен и ничем не заполнен — он тянется нескончаемо долго, но, отходя в прошлое, становится совсем малюсеньким и даже вовсе исчезает, как будто его никогда не было… Дни же, наполненные событиями и переживаниями, проносятся как щепка в горной реке, но зато в памяти они разрастаются и сохраняются на всю жизнь, как подарок, который нельзя потерять и который ничто не может отнять… Не значит ли это, что нельзя жить кое-как — скучно и серо, нельзя позволять, чтобы дни, уходя в прошлое, исчезали бесследно?..

Валя открыла огромный буфет. Она любила красивую посуду и рассматривала каждый предмет, прежде чем протереть его салфеткой и поставить на стол. Какие красивые бокалы! Неужели это хрусталь? Право, она не удивилась бы, если бы оказалось, что они сделаны из драгоценного камня… Ермоген Аркадьевич, наверно, не пользовался этой посудой. Она стояла здесь на полках и ждала… И он тоже ждал… Неужели все время ждал?..

Появился Федя.

Валь, скажи: когда кашу вынести?

Ну, не сразу… Посмотрим, как выйдет…

Ладно. Когда нужно будет — ты мне подмигни. Хорошо?

Валя подошла к дверям кухни:

Ермоген Аркадьевич, а цветы — надо?

Цветы? Обязательно! — Он приоткрыл дверь. — Пусть молодые люди нарежут. Любые, какие понравятся. А вазы можно взять в кабинете и в салоне… Как справитесь с цветами, я вас попрошу помочь мне вынести кушанья. А пока поставьте на стол вот это. — И он протянул два граненых хрустальных графина. В одном была прозрачная голубая жидкость, в другом — темно — бордовая. — Вина: «сухое» и «десертное».

Наконец стол сервирован: фарфор, хрусталь, серебро— все блестит. Валя отказалась от ваз: цветы разложены гирляндой прямо на столе. Ермоген Аркадьевич стал передавать блюда. Их было столько, что с избытком хватило бы на компанию вдвое многочисленнее.

— Ничего, ничего, можно ведь всего понемногу… Да и вкусы разные: одно не понравится, другое подойдет…

Размещая все это на столе, Валя была не в силах определить, что представляло собою то или иное блюдо, и Ермоген Аркадьевич ей объяснял:

Это салат: острый и легкий. Он должен быть первым блюдом. Он не насыщает, о нет! Его назначение — возбуждать любопытство… Как оглавление книги, в которой каждая глава как-нибудь интригующе названа… А это, напротив — очень солидное произведение. Незаменимое для человека занятого, который считает время, затраченное на обед, потерянным…

И все это приготовлено из растений?.. Вы вегетарианец, Ермоген Аркадьевич?

Вегетарианец? Не сказал бы… Они ведь очень непоследовательны в своих логических построениях, а что касается посылок, ю здесь и вовсе ошибаются. Для меня это вопрос не убеждения, а удобства. Видите ли, я считаю непростительно легкомысленным отношение людей к проблеме питания. Но придет время, когда человек будет решать ее радикально и непредвзято, поскольку здесь природа наломала-таки дров…

Стожарцев оглядел стол:

— Ну, кажется, все… Как видите, не так уж и много… Да, чуть не забыл! Вода. Минеральная вода… Молодые люди, слева от крыльца — дверь в погреб. Там на полке лежат бутылки: не откажите в любезности принести несколько штук… Так о чем мы, мадемуазель, беседовали? Вспомнил: о наломанных природой дровах… Так вот — разве плохо было бы, если бы непрерывно расходуемая организмом энергия могла восстанавливаться, скажем, за счет падающих на человека излучений?.. Дети Солнца! Подумайте только: разве это плохо?!

Очень хорошо! Но… человек так устроен.

Вот-вот, — подхватил ученый, — устроен… Но ведь и мир, окружающий человека, устроен не совсем так, как это нам нужно, и мы решительно и подчас довольно результативно вмешиваемся в работу природы… Почему же не допустить, что когда-нибудь знание будет столь велико, что человек сможет радикально изменять и строение собственного организма?! — Стожарцев крепко сжал спинку стула. — Скажите, есть ли предел для мечты, или в мечтаниях своих человек совершенно свободен?.. Как вы считаете?

Это… Мне кажется, это… зависит от человека.

Именно!.. Вы совершенно правы. Предел мечте кладет сам человек.

Куранты сыграли первые три такта полонеза, часы пробили один раз.

— Половина четвертого. Можно будить Степана Максимовича и звать всех к столу… Сейчас и я вернусь.

Явились капитан и боцман. Оба — свежевыбритые.

— Степан Максимович так спал, что и не почувствовал, как я его выскоблил… — Мореходов оглянулся. — Но где же наш хозяин?

Открылась дверь, и вошел Ермоген Аркадьевич. Он был неузнаваем: в черном сюртуке, полосатых брюках со штрипками, лакированных штиблетах…

— Господа, прошу к столу.

Все расселись. Когда голубое вино было разлито, Стожарцев встал, поднял бокал:

— Дорогие друзья, дорогие мои соотечественники, разрешите мне поднять этот тост…

Бесцветными глазами Кент не отрываясь смотрит на холм. Выпитая пинта виски туманит мозг… Там алмазы… Были алмазы… А теперь там русские… И наверно, все алмазы забрали… И больше нет алмазов… Он устал. Он уже не молод, чтобы выдерживать такое физическое напряжение, как в эти последние два дня… И если уже нет алмазов, что ему здесь делать?.. А может быть, они еще там?.. Там, в этой черной бездонной дыре?.. Но куда девалась лаборатория?.. Вчера он, наверное, отпустил где-нибудь руку от стены… отвлек его своими разговорами Годфри… Солнце печет голову, шквал сорвал шлем. Покачиваясь, Кент спускается к воде, мочит лысину, шею…

Клайд поднимает бинокль: черные точечки копошатся. Который час? Без пяти четыре.

— Сволочи, ползут как улитки! Ага, занимают места. Через четверть часа будут здесь. Черт, есть уже хочется…

Трое друзей заканчивали мытье посуды.

Валь, ты обратила внимание на лицо Ермогена Аркадьевича, когда Федька принес кашу?

Еще бы!.. А ты обратил внимание на высокую банку в кухне на полке?

Нет. Что за банка?

Обыкновенная… С гречневой крупой!

Да ну!.. Вот тебе и сюрприз. Нашли, чем удивить!.. У него тут чего только нет!

Товарищи, а что вам больше всего понравилось? Мне лично — «гусь с печеными яблоками». И этот пудинг «из творога с орехами». И…

А мне «отварной язык».

А мне «телятина с молочным соусом»… и еще клубника «со сметаной»… Мальчики, а вы забыли тот первый сборный салат — его ни с чем не сравнишь!..

А быстрота?.. Ведь все это он приготовил, пока у нас сварилась каша. А?! Валь, ты это учти, когда будешь готовить своему будущему мужу!

И ничего, Федька, в этом остроумного нет! Ты вот лучше помоги тарелки отнести на место.

Через открытую дверь салона, куда мужчины пошли пить «кофе с ликером», доносился низкий голос капитана.

Ребята убрали посуду и присоединились к старшим.

— …вот так и получилось, дорогой Ермоген Аркадьевич, что наша с вами Родина из лапотной, сермяжной Руси стала пионером освоения космоса.

Стожарцев сидел, скрестив руки на груди, не отрывая взгляда от лица капитана. Затем он медленно повернул голову лицом на север… Казалось, сквозь стены, через океаны, тысячи и тысячи верст он старается разглядеть беспредельные равнины, реки, горы, леса, новые города и селения — все то, что вмещается в слове Отчизна…

Стожарцев встал, прошелся по комнате:

— Но… товарищи, — светлая и вместе с тем грустная улыбка озарила его лицо. — Да, да, именно товарищи… вас, наверное, интересует, как я попал на этот остров?..

Длинными пальцами он провел по лицу, как бы снимая невидимую паутину:

Ранней весной 1890 года обстоятельства сложились так, что передо мной, тогда студентом Петербургского университета, встала дилемма: либо отказаться от науки, отказаться бесповоротно, навсегда, либо… работать в прекрасно оборудованной лаборатории, получая все, что я найду необходимым, при условии однако, что в течение десяти лет все мои открытия будут собственностью фирмы «Летфорд Младший и K°». Позже мне стало ясно, что огромными средствами фирмы распоряжался совершенно бесконтрольно, по своему полному усмотрению, сам Летфорд Младший, так что никакой фирмы по существу и не было… Вторым условием было, что в течение этих десяти лет я не буду общаться с внешним миром… Отказаться от науки! Это было равносильно смерти. Смысл существования для меня заключался в познании, только оно имело для меня ценность! Сказать, что я работал с увлечением, значило бы не сказать ничего — я работал с одержимостью…

Ермоген Аркадьевич, простите, что перебиваю. Возникновению дилеммы, о которой вы упомянули, способствовали причины политического характера?

Да. Видите ли, все получилось нелепо до дикости, но… такова уж была Россия времен моей молодости. Я был арестован во время студенческих волнений, в которых, по сути дела, не играл никакой роли, в силу полного моего абстрагирования от всего, не относящегося непосредственно к моей работе.

Да-с… Так вот, подверглось аресту около двухсот студентов, но уволено из университета было всего четыре человека. И только один из них был уволен без права поступления в высшие учебные заведения Российской империи… И этим единственным студентом был я… Не знаю, чем именно заслужила моя скромная особа такое пристальное внимание департамента полиции. Возможно, причиной этого было то, что отец мой — кстати сказать, умерший задолго до всех этих событий — был народовольцем, другом известного тогда революционера Андрея Ивановича Желябова, о котором вы, вероятно, слыхали…

— Как же! У нас нет человека, который бы его не знал. Пожалуй, нет города, в котором не было бы улицы, названной его именем… Стожарцев склонил голову:

— Мне это отрадно слышать… Но, полагаю, в моем случае была также и иная причина-несколько анекдотического свойства, ярко иллюстрирующая состояние умов тогдашних вершителей судеб народных… С детских лет я увлекался своего рода умственной гимнастикой: собирал народные загадки, любопытные задачи, всякого рода головоломки… Боюсь, что это увлечение оказало мне плохую услугу… Впрочем, я отошел от главной темы…

Капитан приподнялся:

Нет, нет!.. Продолжайте, пожалуйста. Это крайне интересно!

Вы находите?.. Извольте. Друзья, — засмеялся Ермоген Аркадьевич, — если я как-то сжимаю свой рассказ, то только из предположения, что излишние подробности могут утомить вас… Что же до меня, то я, мог бы говорить несколько суток подряд… В моем положении это не так удивительно, не правда ли?..

Итак, допрашивавшего меня полицейского чиновника чрезвычайно интересовала изъятая во время обыска тетрадь, в которую я в разное время заносил свои опусы в этой области. За непонятными надписями, рисунками и прочим ему мерещилась самая черная крамола, и чем больше я старался убедить его в истинном значении. тетради, тем больше он утверждался в своем мнении…

— Что ж, дорогой Ермоген Аркадьевич, это довольно-таки естественно… Ведь если даже этот чиновник не сумел прочесть зашифрованные на обложке слова из студенческой песни, то строка Александра Сергеевича Пушкина обращенная к декабристам, читалась в шифре свободно…

Да, да, именно… Одного этого для ретивого хранителя устоев было достаточно, совершенно верно… Но позвольте! — спохватился Стожарцев. — Позвольте!.. А вы-то откуда знаете, что было на обложке?!

Изумление и растерянность, отразившиеся на лице Стожарцева, вызвали такой взрыв веселого смеха, что он, не дождавшись ответа, безнадежно махнул рукой, присоединился к общему веселью..

Рассказав Стожарцеву, как он стал обладателем злополучной тетради, капитан попросил его продолжать:

Но, Ермоген Аркадьевич, мы прервали ваш рассказ… И неужели все эти годы вы были одни?..

Это не совсем так. Дело в том, что контрактом предусматривалось ежегодное посещение острова кораблем фирмы, и вначале это условие в точности соблюдалось: в двадцатых числах апреля приходила паровая яхта и доставляла все необходимое — лабораторное и техническое оборудование, химические реактивы, семена, литературу, не говоря уже о продуктах питания, одежде и так далее… Все это перетаскивали чернокожие носильщики, с которыми я не имел возможности обменяться ни словом. Пока яхта стояла в бухте, сам мистер Летфорд Младший, ознакомившись с проделанными работами, не отказывал мне в любезности беседовать со мною. На любые темы, кроме одной: вежливо, но решительно он отклонял все мои попытки узнать что-нибудь об обстоятельствах возникновения на острове такой отличной лаборатории… Была еще деталь, вызывавшая у меня смутное беспокойство: работа над ускорителем роста зерновых культур была уже закончена, и я занимался дальнейшими проблемами. Придерживаясь взятого мною обязательства, а также желая, чтобы мое открытие как можно скорее стало приносить пользу человечеству, я несколько раз предлагал мистеру Летфорду всю необходимую документацию, но он неизменно отклонял это под предлогом, что «заберет все сразу». Так продолжалось несколько лет… Но в 1899 году корабль не пришел. Не пришел он и в последующие годы. Связь с миром прервалась..

Стожарцев на секунду задумался:

Прошло тридцать шесть лет. Я работал, пожалуй, с еще большим исступлением… И вот летом 1935 года, бродя по берегу после свирепого шторма, продолжавшегося несколько диен, я наткнулся на шлюпку. Вы, вероятно, обратили внимание, что остров опоясывает кольцо отвесно спускающихся в океан скал? Лишь в нескольких местах имеются крохотные лагуны или песчаные отмели. Одна из них находится на северо-западе. Там я и набрел на лодку. А затем обнаружил человека, которого в первый момент счел мертвым. Это был матрос. Назвал он себя Томом Кентом…

Как?! — подскочил капитан.

Том Кент… А что? — в свою очередь удивился Стожарцев.

Гм! — крякнул Максимыч. — Совсем как в кино!

Это уму непостижимо!.. Вы только послушайте… — и капитан вкратце рассказал историю рукоятки матросского ножа.

Что ж, — развел руками ученый. — жизнь преподносит истории, которых не придумает ни один романист, даже с самой буйной фантазией… Очевидно, речь идет об одном и том же человеке… Том Кент был здесь немногим более полугода, так что, видите, — все совпадает. Он покинул остров на той же самой шлюпке, которая доставила его сюда… Причем сделал это тайком… И последнее я не могу ему простить: разве он не понимал, как важно было для меня дать людям знать о себе?.. А все — жажда наживы, поклонение Маммоне, от которого все зло на земле…

Жажда наживы?..

Именно… Дело в том, что я обнаружил на острове заброшенные алмазные копи. Там оказались камни необыкновенной величины. Находка пришлась как нельзя более кстати, так как я позарез нуждался в таких вещах для моего оперативно-аналитического комплекса… Кент увез с собой десятка два камней. Самое ужасное было то, что два из них он выломал из аппарата, надолго лишив меня возможности продолжать работу… Так вы предполагаете, что Кент погиб?.. Безусловно, фактов для такого вывода вполне достаточно! Но дело в том, что… не далее, как вчера, здесь в лабиринте был… Том Кент собственной персоной! О, я его сразу узнал, хотя он и страшно изменился. И был он не один, а еще с одним джентльменом. Да-с, думаю, что они-то и похитили ваше судно…

Вы их видели?

Ничего удивительного в…

В этот момент за распахнутым окном скрипучий голос произнес:

— Годдэм!

Максимыч выхватил пистолет. Но прежде, чем он успел сделать хоть шаг, в окно влетел… Эрик.

Он проворно уселся Стожарцеву на плечо, окинул присутствующих быстрым любопытным взглядом и снова проскрипел:

— Годдэм!

Стожарцев вздрогнул и опрокинул бокал:

Цицерон, друг мои, что я слышу?!

Годдэм! — настаивал Эрик-Цицерон. — Пр-р-оклято эки эков!..

Максимыч вытянулся:

Товарищ капитан, разрешите пойти на разведку?

Господа… простите, товарищи! Нет оснований для тревоги — это, по всей вероятности, Том Кент с друзьями пожаловал в лабиринт… Со своими друзьями, — добавил он с ударением.

Да, но…

Но rendez-vous[5] состоится только в том случае, если мы сами этого пожелаем.

Вы хотите сказать, что они не найдут сюда дороги? Но ведь с ними Том Кент!

Именно потому! Потому, что Том Кент их ведет, — улыбнулся Стожарцев. — Внезапно расцветшие лингвистические дарования Цицерона не дали мне до конца рассказать о вчерашнем посещении… Кстати, это он — мой друг Цицерон — сообщил мне и о вчерашнем визите и о вашем прибытии… Только он делал это при помощи своего обычного «Эврика».

Э-р-рика! — согласился Цицерон и перелетел на Валино плечо…

Эрик, миленький, нет у меня с собой сахара. Хочешь леденец?

Стожарцев подошел к стене и отдернул шторку:

— План лабиринта… Как видите, он довольно сложен. Вот путь, которым прошли сюда мы… Он самый короткий. Лишь в одном месте мы делали петлю — вот здесь. И, представьте себе, Кент никак не мог запомнить эту дорогу. В конце концов я показал ему другую, — по принципу правой руки. При входе в пещеру он брался правой рукой за стену и шел, придерживаясь ее, пока не добирался до лаборатории… Но после его коварного исчезновения я, считаясь с возможностью внезапного. появления компании каких-либо головорезов, принял меры предосторожности. Старый ученый подмигнул совсем по-мальчишески:

Я разобрал стенку, перегораживавшую одну из галерей… Вот эту. Здесь Кент поворачивал обратно, немного кружил и попадал сюда… А теперь, когда этой стенки нет, что получается? Придерживаясь правой стороны, он продолжает идти по галерее, проникает в западную часть лабиринта, а отсюда, после доброго кусочка пути, только один выход — в паукообразный зал…

Так вчера и получилось. Мне думается, что и сегодня Том поведет своих друзей этой же дорогой… В таком случае мы можем, оставаясь сами невидимыми, увидеть их. Желаете? Для этого достаточно стать здесь… — Стожарцев показал место на плане.

Если это возможно…

Сделайте одолжение. Давайте только сперва посмотрим, как колено Степана Максимовича. Мне думается, там уже должен быть полный порядок… Степан Максимович, пожалуйте сюда…