"Конец «Крота»" - читать интересную книгу автора (Красильников Рэм Сергеевич)

Глава шестая

В июне 1986 года Лев Михайлович Плахов возвращался на Родину из долгосрочной заграничной командировки. Возвращался в одноместной каюте первого класса суперсовременного теплохода. В Одессе, куда после почти двухнедельного «хождения» по двум океанам прибывал теплоход «Ярослав Мудрый», его ожидала жена, приехавшая из Москвы встретить мужа. У него был громоздкий багаж, аккуратно упакованный в тяжелые ящики в далеком Бангкоке. Дочь-старшеклассница, обремененная школьными экзаменами, осталась дома в Москве с бабушкой.

Еще через сутки — они показались Плахову томительной вечностью комфортабельный поезд-экспресс доставил его в столицу. Здесь начиналась его заокеанская эпопея. Здесь, в кругу восторженно встретившей его семьи, среди радушных друзей, среди коллег-сослуживцев ему предстояло нести свой страшный крест.

Долгое путешествие по морям и океанам не принесло Плахову успокоения. И вовсе не потому, что пришлось страдать от морской качки или переживать ненастную погоду. Она была лояльной к пассажирам теплохода. Море оставалось спокойным, солнце — по-тропически горячим и ярким, воздух — влажным.

Плахов почти не выходил из каюты. Он беспрерывно думал о злых и жестоких превратностях судьбы, так круто повернувших теперь всю его жизнь. В гнетущие раздумья врывался тяжелый хмельной сон, а потом следовало не менее тяжелое похмелье.

Плахов панически боялся. Страх разоблачения не давал покоя, мучил днем и преследовал кошмарными сновидениями по ночам. Не раз поздним вечером и глубокой ночью, когда теплоход плыл в Южно-Китайском море и Малаккском проливе, поднимался сильный муссонный ветер, и тогда Плахову, сумрачно взиравшему из окна каюты на сплошную стену дождя, приходили мысли покончить со всем этим кошмаром. Но утром ветер стихал, море успокаивалось, и к нему возвращалась неистребимая страсть к жизни. И жалость к себе. И надежда на то, что все может закончиться не так уж плохо, как ему казалось. Не хотелось думать о себе, как о слабовольном человеке, который оступился, потерял твердую опору под ногами.

Великая жалость к себе, к своей несчастной судьбе овладевала тогда Львом Михайловичем, и связь с ЦРУ казалась ему черной несправедливостью. Именно в такие минуты — он не хотел себе признаваться — и появлялось откуда-то из глубины желание подзаработать на подневольном сотрудничестве с американцами.

Предатель? — нет, так о себе Плахов не думал. Он не считал себя человеком с враждебной идеологией, с низкими моральными качествами, психологически созревшим для измены. Нет, не родство души, не честолюбие, не корысть определяли то запутанное положение, в котором он очутился. Плахов готов был расплакаться от собственного бессилия.

Время лечит. Оно по-своему лечило сотрудника Первого Главного управления КГБ. Уже на подходе теплохода «Ярослав Мудрый» к Босфорскому проливу он принялся успокаивать себя надеждами на то, что ему, несмотря ни на что, удастся освободиться из капкана, который, захлопнувшись в Бангкоке, сейчас сжимал его в своих стальных объятиях. Он пойдет к тайнику, который заложит для него московская резидентура ЦРУ, возьмет то, что в нем будет оставлено американскими разведчиками. Он утешил себя тем, что его интересуют не столько деньги, которые в тайнике окажутся, сколько то, что может раскрыть его, Плахова, если бы контрразведка обнаружила контейнер. Ну, а потом он решит, что делать. Во всяком случае, служить ЦРУ он не намерен. По крайней мере, длительный срок. Он попытается избавиться от своих обязательств. Может быть, просто уйдет из разведки. Найдет какой-то подходящий предлог и сообщит об этом американцам. Тогда они, наверное, потеряют к нему интерес и оставят в покое. В конце концов, не навечно же судьба связала его с разведывательной службой! Однако вначале он вытянет у американцев побольше, а, возможно, и узнает что-то такое, что сделает его героем в глазах своих, когда он придет к ним с информацией о ЦРУ.

Теплоход подходил к Одессе. Плаховым все больше и больше овладевало чувство беспокойства и какой-то апатии. Оно давило и вызывало приступы безысходности. В такие минуты он уже не сомневался, что ход времени для него заканчивается. Потом опять приходила мысль порвать контакт с американской разведкой, и сама эта мысль казалась Льву Михайловичу Плахову спасительной и заманчивой. Он старался забыть, какую цену ему уже пришлось заплатить за предательство, не думал о том, какие секреты выдал противнику, какой ущерб нанес своей службе и своей стране. Все это отступало перед фантастическими планами и расчетами на то, что удастся спастись и уцелеть самому. Но Плахов обретал призрачную надежду: в опасной игре с американской разведкой на собственной территории преимущества будут на его стороне.

Кнут и пряник

В Лэнгли вербовку «Пилигрима» — сотрудника советской разведки считали своим крупным достижением. Организация шпионажа против СССР относилась к числу несомненных приоритетов, и там были убеждены, что проникновение в советские спецслужбы может дать ответ на непростой вопрос: удалось ли русским внедрить своих «кротов» на ключевые объекты США.

Русский «крот» — наваждение и кошмар Вашингтона. Поисками коварного советского шпиона занимались и в Федеральном бюро расследований, и в Центральном разведывательном управлении. Мощные силы были направлены на просвечивание государственных структур и самого общества. Дотошно брались за охоту на «кротов» при очередной утечке информации, после нового провала разведчика резидентуры ЦРУ и разоблачения противной стороной американского агента. Вот потому-то в Лэнгли так рвались в Ясенево.

Но не одни эти обстоятельства так манили Лэнгли к охоте на «кротов». Центральное разведывательное управление заботилось отнюдь не только о собственной безопасности, хотя такая «забота» субъективно и определяла помыслы американских «охотников». «Кроты» в советских спецслужбах, считали в Лэнгли, — важный источник разведывательной информации широкого профиля. Будем справедливы к американской разведке — она стремится знать обо всем, что происходит в мире. «Кроты» — солидное подспорье для любознательности ЦРУ.

«Пилигрим» для американской разведки был исключительно ценным агентом, имевшим доступ к важнейшей информации. На военном языке, которым любят выражаться в Центральном разведывательном управлении, это был прорыв обороны главного противника. И теперь его необходимо всячески развивать, продвигая завербованного агента к решению больной для ЦРУ задачи: нет ли «крота» русских в Лэнгли. «Пилигрим», как никто другой, подходил для этой цели — он работал в службе контрразведки Первого Главного управления, а она как раз и занималась советскими «кротами» в иностранных спецслужбах.

Душевные смятения «Пилигрима», его угнетенное состояние не были для ЦРУ в диковинку. Они проявлялись уже на первых встречах американских разведчиков с ним в гостиницах Бангкока. Однако в Лэнгли знали, как строить отношения с новым агентом, как не дать ему сорваться с крючка. Над этой проблемой, кроме разведчиков-агентуристов с их богатым практическим опытом, трудились талантливые психологи, выпускались десятки исследований и специальных инструкций.

«Закрепление» агента, втягивание его в активное шпионское сотрудничество — настоящее искусство. Питер Николс имел в ЦРУ репутацию квалифицированного специалиста в сфере вербовки и приручения источников. Эта репутация вскоре приведет его к высотам оперативной карьеры. И в Бангкоке он немало времени уделил тому, чтобы «Пилигрим», пойманный на наживку опытным рыболовом, «не сорвался с крючка». Николс умело применял в отношениях с агентом тактику кнута и пряника. Кнутом был разработанный им план вербовки, основанный на компрометации и шантаже, скрытом давлении и насилии. «Пряником» служила американская помощь в беде. «Материальные выгоды — основа любой вербовки», — был убежден резидент ЦРУ в Бангкоке, обрушивая на русского предложения выгодного сотрудничества.

Настоящим сладким «пряником», буквально тающим во рту жертвы, было щедрое денежное вознаграждение, которое было обещано «Пилигриму», дорогие подарки, которые любезный хозяин преподносил ему в Бангкоке, учреждение специального долларового счета в американском банке. И Питер Николс не ошибался, распознав в Плахове черты тщеславия и самоуверенности, боязни ответственности и трусости, а главное — алчности и корысти. «Вложенный в «Пилигрима» капитал, — полагал американец, — теперь должен приносить дивиденды».

В Бангкоке Питер Николс со свойственной ему энергией и аккуратностью взялся за обучение «Пилигрима» сложному шпионскому ремеслу. Советский отдел направил ему в помощь специального инструктора из Лэнгли. Вдвоем они учили «Пилигрима» премудростям разведывательной работы на территории Советского Союза, всему тому, что требовалось для связи — способам шифрования и тайнописи, изготовлению писем на подставные адреса разведки, особенностям проведения тайниковых операций, порядку приема радиопередач ЦРУ, постановке условных сигналов. Удобные для американских разведчиков в иных странах встречи с агентами на конспиративных квартирах или в гостиницах в Москве исключались. Нельзя было и решиться на посещение агентом посольства Соединенных Штатов на улице Чайковского. Опасно, русская контрразведка непременно зафиксирует такой способ связи.

Плахов это понимал и как профессионал быстро осваивал тот арсенал методов и приемов, который теперь ему предстояло применять в своей собственной стране.

Очень скоро одного помощника для обучения «Пилигрима» Питеру Николсу стало не хватать. Слишком объемным и сложным было ремесло, которое предстояло постичь завербованному агенту, хоть и сам он был совсем не новичком в тайном деле шпионажа.

Конспиративный контакт в Москве — дело нешуточное. Но Питер Николс был уверен в себе и заверял Плахова, что если он будет строго следовать инструкциям и рекомендациям ЦРУ, риска и опасности для него не будет. Они легко сумеют обыграть русскую контрразведку. Льву Плахову очень хотелось в это поверить. «Блажен, кто верует!» Самоуверенность может обойтись недешево. И с одной стороны, и с другой.

Человек не в состоянии держать в памяти правила и инструкции на все случаи жизни. И «Пилигрим» не мог, конечно, запомнить те инструкции, которые ему были даны в Бангкоке для связи с московской резидентурой Центрального разведывательного управления, не говоря уже о тех знаниях, которые должны были помочь ему расшифровывать радиограммы ЦРУ или исполнять шифром и тайнописью письма со своей информацией в адреса разведки.

Поэтому все самое существенное было изложено в так называемом «плане связи», который умелые мастера из ЦРУ втиснули миниатюрным текстом в несколько листочков из быстрорастворимой бумаги. Их можно было почти мгновенно уничтожить в воде или просто проглотить без вреда для здоровья. Листочки спрятали в потайное отделение футляра для очков, с которыми Плахов, страдая близорукостью, никогда не расставался.

Имелось и другое снаряжение, которое «Пилигриму» нужно было прятать от чужих глаз и надежно хранить: шифроблокноты и несколько конвертов писем на подставные адреса ЦРУ, специальные шариковые ручки для нанесения тайнописи, небольшого размера электронная приставка к японскому радиоприемнику «Сони». Его вручили «Пилигриму» в Бангкоке и предназначался он для прослушивания передач ЦРУ. Приставка к радиоприемнику имела особое назначение: она должна была фиксировать тайные передачи и вносить их содержание в память прибора.

Все это шпионское снаряжение было искусно заделано в фотоальбом с видами Бангкока и в объемистую книгу о Таиланде. Конечно, сам радиоприемник не было необходимости прятать — «Сони» уже появились в Москве вполне легально, хотя доставались немногим и были предметом вожделения остальных.

В багаже «Пилигрима» хранилось еще кое-что, не имевшее, казалось, прямого отношения к технологии связи агента с Центральным разведывательным управлением, но это «кое-что» тоже было необходимо тщательно скрывать от посторонних. Это была ампула с «чудодейственным лекарством», искусно вмонтированным в авторучку. «Лекарство забвения», — сказал Питер Николс русскому вице-консулу на одной из встреч в Бангкоке. «На всякий случай, резидент чувствовал некоторую скованность, вручая «подарок» агенту, — но знаете, может пригодиться в чрезвычайных обстоятельствах, когда не будет иного выхода. Вы ведь сами намекали на это. Действует очень быстро и совершенно безболезненно. Уверен, правда, что «лекарство» вам никогда не понадобится. У нас стопроцентно надежная система работы».

Вот такой «багаж» и вез сейчас Лев Михайлович Плахов из Бангкока в Москву, рассчитывая немножко на счастливое везенье и на свой дипломатический паспорт.

Ясенево

По утрам и в конце рабочего дня на территории Первого Главного управления КГБ в Ясеневе царило привычное столпотворение. На работу прибывали офицеры и служащие разведки, мужчины и женщины, люди молодые и зрелого возраста. Многие приезжали на своих автомашинах. Остальные — в специальных рейсовых автобусах. Для высших руководителей разведки на территорию комплекса, огороженную высоким забором, существовал отдельный въезд. Ничто не должно было мешать им и другим сотрудникам разведывательной службы вовремя быть на своем рабочем месте.

У Ясенева и Лэнгли немало общего: штаб-квартиры разведки расположены в пригородах столиц своих государств — «вдали от шума городского» и подальше от любопытных глаз. И в Ясеневе, и в Лэнгли служба охраны бдительно следит за безопасностью и порядком; и в Москве, и на берегу Потомака основные административные помещения разведки размещены в семиэтажных зданиях. Оба здания специально построены такой высоты, чтобы их не было видно: в советской столице — со стороны Московской кольцевой дороги, в Вашингтоне с автострады, ведущей в южные штаты.

Сегодня Лэнгли и Ясенево перестали быть загадкой. Тайну Вирджинского леса быстро раскрыли вездесущие американские журналисты. Им помогли своей информацией сотрудники ЦРУ, порвавшие с «компанией». И «секрет» Ясенева недолго оставался секретом и выплыл наружу, как только на Западе оказались перебежчики, решившие обменять известные им тайны на вполне осязаемые доллары.

Вот тогда-то в Москве, видимо, и сняли запрет на «этажность» Ясенева, и на территории штаб-квартиры советской разведки появились высокие здания, хорошо видимые не только американским разведывательным спутникам, но и из автомашин, курсирующих по московской кольцевой автомобильной дороге.

У Льва Михайловича Плахова была автомашина «Жигули». Скоростной, подвижный, юркий «жигуленок» неяркого серого цвета хорош и в Москве, и для загородных поездок.

Вернувшись из Одессы в Москву в пятницу, Плахов уже в понедельник был в Ясеневе. Это сравнительно недалеко от дома, в котором он уже многие годы жил со своей семьей. Всего 40 минут езды по загруженным улицам. И поменьше, если приходится возвращаться домой поздно вечером, когда основной поток автотранспорта уже схлынул.

В Ясеневе Плахов быстро уладил служебные дела. Отчет о работе в Бангкоке он отправил в Москву из резидентуры, а сейчас только уточнял отдельные вопросы оперативной обстановки и своей непосредственной деятельности. Вопреки опасениям, что может что-то случиться в Бангкоке из-за выданной им американцам информации, все было спокойно. Американцы, похоже, выполняли свое обещание ничего не предпринимать во вред его безопасности. Ничего не произошло с оперработниками резидентуры, имена которых он назвал Вулричу и Николсу; не было видимых изменений в положении агентов советской разведки, которых он выдал американцам.

Правда, он так и не рассказал Николсу о проникновении советской разведки в службу безопасности Таиланда, хотя тот и интересовался этим. Чем он тогда руководствовался? — Плахов сейчас и сам не мог бы назвать причину. Сделал ли он это вполне осознанно, решив не посвящать ЦРУ во все оперативные дела резидентуры КГБ в Бангкоке? Или же захотел держать эти сведения как свой «резерв» на будущее? А скорее, попросту испугался за себя, поскольку американская разведка наверняка сообщила бы его информацию Сантибану. Не могла не сообщить, хотя американцы и дали обещание. Слишком опасно терпеть друга советской разведки в самом сердце таиландской контрразведки.

Покончив с делами служебными, Плахов так же быстро управился со своими личными проблемами. В отделе кадров он договорился о своем отпуске. Ему полагались целых два с половиной месяца. К радости семьи, Плахов никуда не поехал, занимался домашними делами, квартирой, покупкой вещей для нехитрого семейного хозяйства. С расходами не считался — деньги накопились за два года заграничной командировки. Да и американцы не поскупились — подбросили в Бангкоке золотые вещички и еще кое-что. Спрос на импортные товары в то время был в Москве большой. К тому же американцы пообещали солидную сумму, которую Плахов должен был взять в тайнике. В ЦРУ знали, как приучать «Пилигрима» к общению со своей московской резидентурой.

Многое из того, что привез сотрудник Первого Главного управления из «города ангелов», ушло на подарки приятелям и коллегам. И, конечно, жена, теща, взрослеющая дочь получили немалые дары из далекого Востока. Никто ведь не интересовался происхождением подарков — они воспринимались как должное. Дипломат, только что прибывший из-за рубежа, в глазах многих соотечественников — это если и не утопающий в роскоши царь древней Лидии Крез, то во всяком случае счастливый владелец больших богатств.

Заграничные вояжи всегда воспринимались законопослушными обывателями как прибыльное дело.

Отпуск для Плахова прошел в заботах и как-то незаметно.

Но депрессия и неопределенность не отпускали. И вот уже снова серый «жигуленок» привез Плахова в Ясенево.

Первые два дня на работе выдались для него на редкость скучными. Но потом события стали происходить одно за другим. Льва Михайловича Плахова вызвали к руководству и объявили о повышении в должности. Так старший оперуполномоченный Плахов стал помощником начальника отдела — должность не руководящая, а, скорее, административная, но престижная. Тут же новый помощник начальника отдела Управления контрразведки ПГУ удостоился благодарности за работу в Бангкоке по Сантибану и информацию о наркодельцах. Оценили и то, что он установил хороший контакт с Питером Николсом и «раскусил» в нем резидента Центрального разведывательного управления. Наградам, казалось, не было конца — майору Плахову было присвоено очередное воинское звание.

После всех этих приятных и радостных для него событий к Плахову вернулась былая самоуверенность. Он сделал для себя однозначный вывод: о его предательском контакте с американской разведкой в Ясеневе не знают и не догадываются.

И вот тогда Плахов окончательно решился. Он даст московской резидентуре Центрального разведывательного управления сигнал о своем благополучии и безопасности, сигнал о том, что готов к работе. Собственно говоря, теперь им двигали не столько сомнения и раздумья, которые владели все это время. Его толкали инерция и надежда, а впереди маячило солидное вознаграждение. Труден был первый шаг. Плахов сделал его еще в Бангкоке. Теперь — Москва. Шаги, которые он сделает, поставят его лицом к лицу с сознательным предательством.

Сигнальная метка «Вавилон»

Жилой дом на улице Вавилова для служащих иностранных представительств отделяли от американского посольства тридцать-сорок минут езды на автомобиле. Все зависит от транспортного потока, от умения и ловкости водителя, от везенья, наконец. Арнольд Бронсон, жилец дома на улице Вавилова, отличный автомобилист. Но в эти августовские дни 1986 года он не гнался за рекордами и почему-то не спешил перестраиваться в скоростной левый ряд, когда ехал на работу в посольство. Он что-то внимательно высматривал на правой стороне улицы Вавилова, но, выезжая на Ленинский проспект, Арнольд Бронсон дал выход своему водительскому мастерству. И тогда он наверстывает упущенное время, стараясь не опоздать к началу рабочего дня. Зато на обратном пути от посольства он уже ни на что не отвлекался. Дорога к дому всегда должна быть короче и быстрее.

И все же: что так внимательно искал разведчик «глубокого прикрытия» московской резидентуры ЦРУ, когда двигался черепашьим шагом в тихоходном правом ряду улицы Вавилова? Черепашьим шагом — это, конечно, преувеличение, но если уж быть наблюдательным, нетрудно заметить, что Арнольд Бронсон явно не торопился, когда ехал в правом ряду улицы Вавилова.

Ларчик раскрывался просто: Арнольд Бронсон терпеливо ожидал, когда же на почтовом ящике одного из домов улицы Вавилова, мимо которого он проезжал, появится сигнальная метка «Пилигрима». Условный сигнал, которым агент должен был сообщить Центральному разведывательному управлению о своем благополучии и готовности к дальнейшей связи.

В операциях Центрального разведывательного управления по связи с агентами в Советском Союзе постановка сигналов всегда занимала важное место. И тогда, когда агенту требовалось проинформировать резидентуру о чем-то существенном, и если разведке нужно было дать агенту какие-то указания. Сигналами могли служить графические метки мелом, губной помадой или краской, свет, зажигаемый в окнах посольства в определенное время, открытая форточка в квартире агента, постановка автомашины в известном месте, условный телефонный звонок и т. д. И смысловое значение сигнала могло быть разным: вызов агента на личную встречу, получение источником письма из разведцентра, выезд за границу и многое другое.

Разведчики ЦРУ, досконально изучившие особенности городского пейзажа Москвы, нашли немало мест, где можно ставить сигнальные метки: фасады зданий, арки в домах, афишные тумбы, фонарные столбы, телефонные будки. Свою метку для ЦРУ «Пилигрим» должен был поставить на почтовом ящике на улице Вавилова, и она должна была быть сигналом, что у агента все в порядке и он готов приступить к работе. Обычно в Лэнгли агенту, которого завербовали за границей, давали пять-шесть месяцев для восстановления связи — срок, достаточный для того, чтобы оценить свое положение, выяснить, не находится ли он в поле зрения контрразведки, устроиться с работой, привести в порядок другие дела. В случае со своим новым ценным источником в ЦРУ не захотели ждать так долго и сократили срок почти вдвое.

В разведке были одержимы любовью к криптонимам. Место для постановки «Пилигримом» сигнала на улице Вавилова в Центральном разведывательном управлении назвали звучным именем «Вавилон» — улица Вавилова.

Место было выбрано не случайно — здесь проходил маршрут движения Бронсона на автомашине из дома в посольство, и почтовый ящик, на котором «Пилигрим» должен был губной помадой нарисовать красную черту, был хорошо виден с проезжей части дороги, если ехать в направлении диппредставительства. Губная помада, пожалуй, самое надежное средство для сигналов такого рода. Яркая красная метка хорошо видна издалека. Ее очень долго не смоет дождем или снегом, которых может не выдержать знак, поставленный мелом. Конечно, если помада отличного качества. Ничего не поделаешь — придется раскошелиться на эту необходимую принадлежность дамского туалета. Или потихоньку «одолжить» у жены, она может не заметить пропажи. Во всяком случае, не будет искать ее в вещах мужа. У Плаховых было заведено: муж и жена не рылись в личных вещах друг друга. Лев Михайлович мог не волноваться: тюбик губной помады надежно хранился в его бумажнике и не мог поэтому вызвать ревнивых расспросов.

Счастливый для американской разведки день наступил в самом конце августа. На почтовом ящике на улице Вавилова появилась жирная красная черта.

В этот же день в Лэнгли ушла срочная телеграмма московской резидентуры. «Волк» Вулрич был доволен: в Ясеневе появился долгожданный «крот», способный прорыть потайные ходы в самом сердце разведки главного противника. Был доволен и Эрик Хонтауэр. Для московской резидентуры открывалось многообещающее поле деятельности.