"Евгений Максимович Титаренко. На маленьком кусочке Вселенной " - читать интересную книгу автора

нервной... Но раньше все это было еще терпимо. Кавардак начался, когда в
доме появился дядя Митя. Мать решила вдруг, что он хочет "переманить" у нее
Ксану. Раздобудет, например, дядя Митя хорошую, в гладких корочках тетрадку
для Ксаны, - матери кажется, он подкупает ее: "Я деньги на хозяйство трачу,
мне не до подарков, а он тетрадочки носит!" Тихонько заговорит дядя Митя с
приемной дочерью: "Шушукаетесь? Обо мне шушукаетесь? Обо мне шушукаетесь?"
И уж через месяц примерно дядя Митя, глядя куда-то в сторону и смущенно
дергая себя за ус, пожаловался Ксане: "Не выдюжу я, наверно..."
Прошлую ночь он возвратился домой часа в два-три. Это случалось и
раньше, однако шум на этот раз был особенный. И теперь по словам матери
Ксана поняла, что дядя Митя все-таки "не выдюжил".
Зайдя в сени, мать хлопнула дверью так, что вздрогнул весь дом.
А от крыльца, из-за угла дома, вышел с фанерным чемоданчиком в руке
дядя Митя. Он глядел под ноги и чуть не прошел мимо Ксаны.
Остановился. Кашлянул.
- Ты, Ксан, заходи, а? У меня ж никого, в общем... И учись. Я, значит,
помогу, если что... Бывай...
Дядя Митя натянул козырек фуражки на глаза, дернул себя за ус и
зашагал, не оглядываясь, в сторону Ермолаевки.
Бабка Зина, что жила на Парковой улице в доме четырнадцать, где он
бессчетное количество лет снимал себе комнату, будет рада возвращению своего
постояльца.
Ксана глядела в спину дяде Мите, пока он не скрылся на тропинке за
акациями, потом осторожно поднялась на крыльцо. Хотела оставить букет на
улице, передумала и вошла в дом с букетом.
Мать, лежа на кровати лицом к стене, плакала. Услышав, как скрипнула
дверь, оглянулась, потом села, тыльной стороной ладони утерла глаза и,
вопреки ожиданиям, сетовать не стала.
Ксана от пяток до макушки была похожа на мать: что глаза, что нос, что
уши, мочки которых у Ксаны давно уже были проколоты, но сережки носить ей
было рано, а мать в минуты жалости к самой себе любила повторять: "Умру
вот - тогда мои вденешь". Коса у матери была длиннее Ксаниной, и, сколько
помнит себя Ксана, мать всегда носила ее два раза обернутой вокруг головы.
- Ушел твой родимый...
Ксана не ответила.
- Побыл - и хватит, - проговорила мать, обращаясь к стене или
потолку. - Все вы так. Пока нужна. А потом бросите...
Ксана взяла со стола пустую стеклянную банку и тихо прошла в кухню
набрать воды для букета.
- Есть будешь? - спросила мать.
- Нет... - помедлив, отозвалась Ксана.
- Может, аппетит пропал?
Ксана не ответила. Возвратившись в горницу, молча поставила букет на
стол. В простенке между окнами, как раз над цветами, висели в двух рамках
фотографии: Ксаниного деда, Ксаниной бабушки, матери, трех материных
братьев, что погибли во время войны, несколько фотографий Ксаны... Год назад
мать подложила под стекло в одну из рамок фотографию дяди Мити: еще
молодого, с черными, загнутыми вверх усами. Вытащит мать фотографию или нет?
- Что не отвечаешь?
- Я же, мам, сказала - не хочу.