"Уве Тимм. Открытие колбасы "карри" " - читать интересную книгу автора

ее утратит что-то навсегда. Молодостью это "что-то", бесспорно, назвать
нельзя, поскольку она была уже не молода, нет, но потом она сразу станет
старой. А быть может, то была просто уверенность, которая вызывала в ней
беспокойство и приводила в бешенство, уверенность в том, что он попросит
одолжить ему костюм ее мужа. Просьба вполне естественная и понятная, но тем
не менее заранее возмущавшая ее.
Он наверняка скажет: "Я отправлю его почтой, как только смогу. Я сразу
вышлю бандероль, - скажет он, - когда снова разрешат посылать бандероли". Он
будет вспоминать о ней, но всегда лишь в связи с опостылевшим пакетом,
который придется нести на почту. Костюм надо сложить - это, конечно, сделает
жена, - тщательно упаковать, обернуть в шелковую бумагу, если таковая
найдется в их доме. Он сам понесет пакет на почту. И сочинит для своей жены
нехитрую историю. Скажет, что после капитуляции одолжил этот костюм у своего
товарища. Он не умеет лгать, потому что не умеет рассказывать. Он умеет
только хорошо скрывать. Уж это он умеет. А вот кто превосходно умел лгать,
так это ее муж, потому что умел чудесно рассказывать. Бремер поведает, стало
быть, короткую историю, может, такую: в последний момент ему-де удалось
сбежать из части вместе с товарищем. Он и имя ему даст, скажем, Детлефсен,
водолаз из Гамбурга, у него и квартира в Гамбурге, в районе порта. Там они и
спрятались. Расскажет о женщине, которая варила изумительный ненастоящий
раковый суп. Нет, решила она, он не станет упоминать обо мне или, быть
может, - но от этой мысли она быстро отказалась, - скажет, что у товарища
была мать, которая прекрасно готовила. Нет, она уже ненавидела само
упоминание об этом пакете, но ведь он в общем-то и не солгал мне, просто не
сказал, что женат; однако она заранее ненавидела этот пакет и мысль о том,
что любое воспоминание о ней будет связано у него с этим пакетом. Она
отперла дверь, но не крикнула: "В Гамбурге война окончилась! Конец! Была и
прошла!" Только и сказала: "Гитлер мертв".
Какой-то миг, рассказывала мне фрау Брюкер, она помедлила, хотела
сказать, что войне конец, здесь, в Гамбурге, но он уже оказался рядом, взял
ее на руки, поцеловал, усадил на диван, на этот видавший виды диван. Может,
она сказала бы ему об этом после. Это было несложно, но тут он произнес:
"Теперь мы зададим жару русским, вместе с американцами и "томми". - И
сразу: - Я голоден, как волк".
Она поставила на печку кастрюлю с гороховым супом.
- У него были, я бы сказала, интересные руки, - произнесла фрау
Брюкер, - нет, вовсе не неприятные, скорее наоборот. Он действительно был
великолепным любовником.
На какое-то время я заколебался, раздумывая, стоит ли спрашивать эту
женщину, которой почти восемьдесят семь лет, что она подразумевает под
словами "великолепный любовник".
- Могу я спросить о более личном?
- Почему бы и нет?
- Что означает для вас "великолепный любовник"?
На какой-то момент она перестала вязать.

- Он не торопил время. Мы долго просто ласкали друг друга. Он был
мастер по этой части и очень увлекался. Ну, как... - она немного
помедлила, - да по-разному было.
Я кивнул, забыв, что она не могла видеть этого, хотя меня, признаться,