"Уве Тимм. Ночь чудес " - читать интересную книгу автора

"почка-гигант Тиле", "синяя мышка". Встретился сорт под названием "ранняя
синяя", но "красного деревца" я в реестре не обнаружил.
Мысли опять завертелись вокруг пропавшей шкатулки, ведь каталог - плод
многолетних трудов Роглера. Неужели он напрасно бился, стараясь описать
различные вкусовые нюансы картофеля? Часто же ему приходилось есть вареную
картошку! А что поделаешь, если работа имеет чисто эмпирический характер. В
то же время это и самоанализ. Но может быть, он картошку жарил - и тут опять
же существенно, на каком масле - растительном или сливочном, это ведь
фактор, влияющий на вкусовые качества продукта. Да, какими же словами
описать то, для чего в нашем языке нет слов?... Мысль, что этот огромный
труд, возможно, погиб, была неприятна - какое там! - невыносима: я вскочил и
опрометью бросился из комнаты, помчался вниз за новой бутылкой пива.
Вернувшись, выпил и попытался отвлечься от грустных размышлений - закурил и
начал пускать колечки дыма - большое, второе поменьше, третье совсем
маленькое, оно должно пролететь через два других. Первое, большое кольцо
получилось на славу, но вместо второго и третьего я выпустил какие-то
бесформенные облачка, которые быстро расползлись в воздухе.
"Красное деревце", - вот что он сказал, - говорила мама, - да с таким
таинственным видом, очень странно". Когда дядю увезли в больницу, меня в
Гамбурге не было - я учился в Париже, и мне, увы, даже в голову не пришло,
что надо бы приехать домой, раз уж случилась беда, хотя дядя Хайнц был моим
любимым дядей.
"Красное деревце". Тогда-то я решил, что это просто некое условное
обозначение, скажем, вместо зеленого цвета он зачем-то назвал красный. В
детстве у нас была игра - мы морочили взрослых, называя вещи не настоящими
их именами, а как-нибудь по-другому. Например, вместо "стол" говорили
"стул", вместо "кресло" - "окно", вместо "скатерть" - "горшок", и так далее.
"Накрой на стул и придвинь окно к стене, сможешь глядеть в кресло". А уж
когда мы добирались до глаголов и вместо "идти" говорили "смотреть", вместо
"поставить" - "нарисовать", начиналась жуткая неразбериха, хотя для того,
кто говорил, каждое слово сохраняло и свое обычное значение, которое будто
невидимый шлейф тянулось за тем, что произносилось вслух. Из-за этого мысли
путались, а слова из уст выползали медленно, будто черепахи, и у взрослых
лопалось терпение: довольно уже, хватит! Только дядя слушал нас и веселился.
Впрочем, может быть, "красное деревце" вообще обозначает что-то другое.
Есть же в Гамбурге улица с таким названием, Ротенбаумшоссе, но при чем тут
она? Может, дядя хотел о чем-то напомнить и какое-то слово повисло между
"деревце" и "красное", не было произнесено, да так и осталось
непроизнесенным, так и унес его дядя Хайнц в могилу...
"Красное деревце".
Сколько я ни рылся в памяти, не мог припомнить, чтобы дяде Хайнцу хоть
раз вздумалось меня поучать, никогда он меня не одергивал, никогда не
кричал. Мы с ним ходили гулять в порт, и, пожалуй, он всегда держался со
мной на равных, а я очень мало знал в своей жизни взрослых, которые
позволили бы так с собой обращаться. И еще дядя никогда ни о ком не сказал
плохого слова, даже о моем отце, хотя отец его презирал и дяде это было
хорошо известно. А если кто-нибудь за глаза жаловался на других или
сплетничал, дядя в своей обычной глубокомысленной манере говорил: "Ну что ж,
надо его понять" - и старался объяснить поведение того, кого ругали. В
детстве я был неколебимо убежден - ни за что на свете дядя не будет говорить