"Уве Тимм. Ночь чудес " - читать интересную книгу автора

свою ярость, возмущение, разочарованность жизнью, ненависть, накопившуюся за
много дней и недель. Грохот, кажется, раздавался из квартиры этажом ниже, и
чем быстрее шло дело за стеной, тем живее колотили по батарее, это
напоминает игру на гигантском ксилофоне, симфония звучит все мощней, а вот и
финал, напряжение разрешается, слышу стон, мужской. Паркет снова спокоен и
тверд. Барабанный бой стихает, дав под занавес два завершающих удара. А
все-таки пол чуточку колеблется. Я прислушиваюсь, затаив дыхание, ну вот,
тоненько взвизгнул женский голос. Тишина. Лишь вдалеке, в самой крайней
комнате раздаются стоны саксофона. За стеной смеются, и коротко, деловито
скрипит кровать. Не перестаю изумляться - до чего же свободно эта парочка
выражала свои ощущения, раскованно, без всякого стеснения. Им даже стук
палки по батарее не мог помешать. Мне бы хоть капельку вот такого
непрошибаемого равнодушия к тому, что слышат, что думают о тебе окружающие.
За стеной льется вода в раковину.
Я вытащил свой черепаховый портсигар и закурил последнюю "Кохибу", хотя
хозяйке пансиона не нравится, когда в комнатах курят трубку или сигары. Но я
несколько лет вообще не курил, так что подумают не на меня, а на жильца,
занимавшего комнату до меня.
Еще карточка, исписанная почерком Роглера, похожим на следы мелких
птичьих лапок. "Ревизионизм? Что же тут плохого, если сосредоточиваешься на
эмпирическом наблюдении и пересматриваешь, подвергаешь ревизии научный
объект? Благодаря этому подходу можно избежать расхожей формулировки: "Тем
хуже для фактов", к которой охотно прибегают, когда теория расходится с
реальными фактами. Эта формулировка не только никуда не годится, это чистый
идиотизм, вернее - коллективное безумие. "Существуй на свете лишь репа да
картошка, нашелся бы кто-нибудь, кто скажет: жаль, что они растут вверх
ногами", - изречение Лихтенберга".
Надо полагать, это и есть идеи, в которых партийное руководство
усмотрело провокацию или того хуже - подрывную деятельность. Заподозрили
критику реального социализма под прикрытием картофельной проблематики.
В бумагах я обнаружил тексты, не лишенные поэтических достоинств,
например на карточке, озаглавленной "Эпилог":
"Белы цветки или алы, суждено им скоро увянуть, меланхоличен картофеля
цвет... Мария-Антуанетта украшала его цветами прическу. Из цветков родятся
мелкие алые ягоды, в них сокрыто высокое совершенство, таинства неба, а в
клубнях сокрыта энергия солнца, плодородие Бога, живительная сила гор,
убеленных вечными снегами. Отвесные скалы обрываются в море, черная влага
лижет седые утесы, белизна, затененная тучами, перетекает в серое, в черное,
туча, облако - словно клубни в подземном царстве. Клубни подобны дождю,
белым брызгам, клубни подобны солнцу, единственному, и земле, и небесам,
обнимающим землю; клубни, полные влаги и силы".
Затем я прочитал оформленный в виде таблицы перечень сортов картофеля.
Уму непостижимо, сколько, оказывается, существует названий. Роглер
подразделил все названия сортов на четыре тематические категории: поэзия,
политика, техника, юмор. Например, "Стелла Дальковского" - сорт, у которого
клубни формой похожи на репу; "ранняя роза" - сорт с многочисленными
глазками; "топаз", "графская корона". Дальше: "Гинденбург", "князь
Бисмарк" - люди, которые вывели эти сорта, видно, придерживались
консервативных взглядов. Были скучные названия: "полевое хозяйство
Вольтмана - 34", "САС", были и забавные: "первая на Мокром поле",