"Лев Тихомиров. Монархическая государственность " - читать интересную книгу автора

она ничем не ограничена. Она не подчиняется ничьему суду, ибо если бы был
высший судья, то ему бы принадлежала Верховная власть. Она - верховный судья
всякого права... Словом, это власть в юридической области полная и
безусловная. Эта полнота власти называется иногда абсолютизмом государства в
отличие от абсолютизма князя. В самодержавных правлениях монарх потому имеет
неограниченную власть, что он единственный представитель государства как
целого союза. Но и во всяком другом образе правления Верховная власть точно
так же неограниченна... Это полновластие неразлучно с самым существом
государства".
Возражая на мнение о возможности ограничения ее, Чичерин совершенно
справедливо отвечает:
"Всякие ее ограничения могут быть только нравственные, а не
юридические. Будучи юридически безграничной, Верховная власть находит предел
как в собственном нравственном сознании, так и в совести граждан".
Точнее было бы сказать, что она ограничена содержанием того
идеократического элемента, который выражает и для выражения которого
признана Верховной. Выходя из этих пределов, она становится узурпаторской,
незаконной. Оставаясь же в них, ничем, кроме содержания собственной идеи, не
ограничена.
Учение о якобы возможном ограничении Верховной власти идет, как
замечает Чичерин, "от французской революции". Но тут необходима серьезная
оговорка.
Это учение, лишенное философской государственной мысли, явилось
собственно в результате "либерального" компромисса между революционной идеей
и практическим здравым смыслом. Оно было созданием не разума, а страха перед
собственной идеей "нового строя", из желания чем-нибудь связать бесшабашную
"волю" нового "самодержца" охлократии. Но чистая революционная идея, будучи
фантастичной по существу, вовсе не страдала этой нелогичностью
"либерализма".
Действительный философ ожидавшегося нового строя Жан Жак Руссо, не
боящийся своих идеалов, а потому сохраняющий свободу своего разума,
совершенно присоединяется к определениям логичных государственников (но не
либеральных конституционалистов).
"По той же причине, по какой Souverainete (Верховная власть)
неотчуждаема, говорит он, - она и неделима (indivisible, то есть едина)".
Закон, объясняет он, есть воля этого Souverain. Наши политики, язвительно
замечает он по адресу уже зародившихся конституционалистов англоманской
школы Монтескье, не имея возможности разделить Верховную власть в принцип,
разбивают ее в проявлениях и делают из Souverain фантастическое существо, в
роде того, как если бы составить человека из нескольких тел, из которых одно
имеет только глаза, другое только руки, третье ноги и больше ничего. Руссо
не только насмехается над этими "японскими фокусниками", но прямо заявляет,
что их ухищрения происходят от недостатка точности наблюдения и рассуждения)
[ContratSociale, кн. II]. Только в правительстве (то есть, как сказано выше,
в системе управления) Руссо допускает, да и то с оговорками, "смешанные"
формы власти, именно в видах их взаимного ограничения.
Ясно, впрочем, что такие ограничения лишь обеспечивают еще более
самодержавие собственно Верховной власти, так как предотвращают возможность
всякой узурпации со стороны подчиненных правительственных сил.
Таким образом Руссо делает конституционалистам своего времени