"Джим Томпсон. Сейчас и на земле" - читать интересную книгу автора

обняла ее и целует.
- Ну конечно, конечно, ты такая красивая! Таких красивых на всем свете
нет! Правда ведь, папочка, как здорово она накрасилась? Подумать только!
Все это время она была в...
И мы все ревем - даже Джо и Мак. И у всех одна мысль: эта кроха
четырех лет от роду четыре часа одна-одинешенька в темном чулане.
Несчастная девочка, которая никому не нужна и которая - до меня наконец
дошло - знала, что никому-то она не нужна, эта кроха пытается сделать так,
чтобы она кому-нибудь стала нужна; и до последнего бьется за это оружием,
которое она презирала. Пытается сделать себя красивой. Я думал о ее
отчаянии, о том неистовом, зверином инстинкте выживания, с которым она
билась с неприятием и пренебрежением окружающих; о той ярости, с которой
она добивалась нового платьица или теплого пальтишка; о молниеносной
реакции, с которой она нападала, чтобы упредить нападение на себя; о той
упорной решимости получить ту еду, которую ей хочется и которая ей нужна.
Да, и еще о том, как она была вечно начеку, боясь нападения даже во сне.
И еще я думал о том, как все эти четыре года, что она с нами, она
рыдала в глубине души, даже сражаясь и агрессивно крича; о ее неизбывном
одиночестве; о страхе и ужасе. И я все думал и думал, отчего все так, и не
мог найти ответа...


* * *

В тот год я был редактором Писательского проекта на ста двадцати пяти
долларах в месяц. А папа совсем выживал из ума, хотя я этого не замечал. Он
пришел ко мне с деловым предложением - что-то с арендой, - и все выглядело
вполне реально. Я дал ему взаймы двести пятьдесят долларов, чтоб дать делу
ход. Объяснить толком, куда пошли деньги, он потом не мог. Пошли и ушли, я
мне пришлось выплачивать по пятьдесят долларов в месяц из своей зарплаты.
Сорок стоила рента жилья. Так что сами видите, каково мне было.
Как-то вечером я нашел Роберту на полу в ванной комнате в отключке; из
нее торчал скользкий кусок еловой коры. Я испугался, что ее разорвет,
прежде чем мы успеем вытащить его. Только Шеннон, этот пузырь, яйцо,
называйте как хотите, держалась крепко. Мы побежали к одной женщине в
Сауттаун. Та содрала с нас пятнадцать баксов и начала ковырять и тыкать
Роберту какой-то штуковиной вроде велосипедного насоса. Так она ковыряла, и
тыкала, и тащила больше часа, а из Роберты хлестала кровь, она теряла
сознание, приходила в себя и снова теряла, терзаемая ужасом неминуемого
проклятия за содеянное. А Шеннон боролась за жизнь и победила. Ни горячие
ванны, ни хлопковый корень, ни спорынья, ни хинин не проняли ее. Она
выдержала толчки, когда Роберта прыгала с дивана, выдержала бесконечную
ходьбу по лестнице вверх-вниз, развешивание белья. Нет, я вовсе не
сентиментален. Она боролась. Ее неукротимое упорство было слишком явным.
Его нельзя было не почувствовать и не возненавидеть, как ненавидишь
утопающего, обхватившего тебя за шею руками. А потом врач сказал, что,
похоже, она родится прямо на Рождество - очень похоже, сэр. Время
подходило, и он в этом окончательно уверился. А нам с Робертой стало стыдно
самих себя, и мы молча молили Шеннон о прощении. Теперь-то все будет
отлично. Мы не будем голодать. Мы можем заплатить врачу за больницу. Мы