"Александр Михайлович Терехов. Дурачок ("Огонек" N 47, 1989)" - читать интересную книгу автора

скрыто?
Господи, голова пухнет.
Неужто это не антракт, не чулан, а дорога, дорога, и мы едем, едем,
едем?..
Проклятая санчасть.
На обед нам дают кашу, а утром масло. И что бы ни случилось, утром
будет масло, вкусное и белое. А вечером я вспомню толстую Ирку,
однокурсницу, как я ее мял в подъезде, с силой шаря руками по юбке, и
влажными от пота пальцами лез под толстую кофту-олимпийку, а она противно
и притворно визжала, совершенно не сопротивляясь, а еще сильнее
вдавливаясь в меня своим тугим, тревожным телом.
Вернусь-родители купят куртку "аляска" и джинсы. Буду много
зарабатывать и построю дом в лесу, большой и красивый. И буду в нем один.
Один. И никакой поезд не добросит до моего дома гудок через лес. Никакой.
И буду читать детективы и стихи. И выброшу телевизор, и забуду, все забуду.
А в тумбочке у меня еще осталась одна карамелька. Было две - одной
угостил Ланга. Дурак. Но эту можно съесть, хоть она, должно быть, немножко
подтаяла и придется слизывать сладкое с фантика. Карамель "Сливовая". Лишь
бы Клыгин не заглянул в тумбочку, иначе он сделает сладкие глаза и веселую
рожу, я отдам ему карамельку с улыбкой и даже с довольным видом. Когда
приедет папа, он мне еще больше привезет. Скорей бы он приезжал. Как цирк
бродячий, добрый и старый, как посол той страны, которая называется
Прологом и в которой мы все эмигранты.
Лишь бы Клыгин не заглянул в тумбочку.
Клыгин уже минут десять что-то рассказывал, не обращая внимания на мое
подчеркнуто бесчувственное лицо.
- Он, Шипа, в санчасть ходил каждый день. Уж и не знал, чем заболеть,
чтобы лечь. И ко мне приставал: положи да положи... Ну и допросился: сыпь
у него объявилась на обеих ногах и заду, болячки, знаешь, такие -
хлопьями. Его определили к нам на десять дней. Зеленкой мазали. Ну болячки
и заживали чуть-чуть. Он, знаешь, как процедур нет, все по первому этажу
курсировал: вдруг Алка из кабинета выйдет. Как щенок у двери зимой: и
боится, и хочется. Скулит. Я его как подкалывал: по утрам надо одному
человеку за пайкой идти. Все, конечно, фиг вам, хрен добудишься, а я Шипе
говорю,-Клыгин сделал серьезное, вкрадчивое лицо: - Шурик, тебе Алла
привет передавала. Он как вскинется: "Правда?". Глаза, как кокарды. Я
говорю: "Правда". Так он мне и за пайкой ходил, и тарелочки мыл, как
миленький. А потом забарал меня своей тупостью, и мы его с Лангом стали
мочить.
Шипа книгу очередную грызет, чтобы скорей можно было в библиотеку ее
таранить, к Аллочке поближе. Я к нему подсел и говорю:
"Да шлюха она". Он молчит, но вижу, краснеет. Повторяю: "Шлюха!". Он
голову поднял и шипит: "Не смей". Мне шипит! И дальше: "Она выше этого. А
вы дрянь".
Буранул, да?
Я абсолютно понимающе кивнул.
- И подушечкой себе грызло закрыл, чтобы меня больше не слышать. Мы с
Лангом его быстренько заломали: руки за спину-и давай ему в каждое ухо
орать: "Шлюха!
Шлюха! Она мне давала, ему давала, вот тому давала и этому! Всем