"Тициано Терцани. Еще один круг на карусели " - читать интересную книгу автора

используют по назначению, а потом, когда дело сделано, "производителя"
отправляют обратно. И что же в итоге? А в итоге, по-моему, все несчастны.
Сидя под деревом или глядя в окно, я наблюдал за картинами, которые мне
казались вторым актом той же пьесы: обилие одиноких женщин, сорокалетних,
пятидесятилетних, часто с сигаретой в зубах, собаками на поводке - возможно,
названными в честь отсутствующего в их жизни мужчины. "Билли, ко мне". "Нет,
Билли, не переходи дорогу сам". "Билли, пошевеливайся, идем домой". Это были
те же самые женщины, которые сколько-то лет тому назад бегали по утрам,
чтобы сохранить фигуру. Теперь они уже немолоды; юность была потрачена на
мечту о воинствующей свободе. И вот все это обернулось одиночеством, легким
нервным тиком, многочисленными морщинами и, как минимум, насколько я мог
наблюдать, тяжелой меланхолией. Я часто вспоминал индийских женщин, еще
таких женственных, таких уверенных в себе - но совсем по-другому. В сорок
или пятьдесят они становятся еще изящнее и чувственнее, чем в двадцать. Не
атлетически сложенные, а естественно прекрасные. Вот уж действительно,
обратная сторона луны. И кроме того, индийские женщины, как и европейские
женщины из поколения моей матери, никогда не бывают одиноки: они всегда
часть семьи, группы и никогда не оставлены на произвол судьбы.
Глядя в окно, я часто бывал свидетелем радикальной перемены места
обитания: вот девушка приехала откуда-то покорять Нью-Йорк, волоча за собой
сумку, в которой умещается вся ее жизнь. Я представлял себе, как она из
газетных объявлений ищет жилье, спортзал для аэробики, работу за
компьютером. А вот она идет на ланч, стоит в салат-баре, орудуя
пластмассовой вилкой. А вечером - курс кундалини-йоги, которая, как ей
обещают, пробудит всю ее сексуальную энергию для того акта, который когда-то
мог стать чем-то божественно прекрасным, а сейчас, в лучшем случае,
превратился в своего рода спортивное соревнование: Джон побеждает Боба со
счетом 4:2.
В итоге и эту девушку, летящую, как ночная бабочка, на огни Нью-Йорка,
поглотит большая человеческая топка, постоянно подпитывающая жизненной
энергией этот странный город. Через десять-двадцать лет, возможно, она
станет одной из тех печальных женщин, за которыми я наблюдал, - молчаливых,
запуганных, без друзей, без родных, ожидающих в кресле Онкологического
центра, чтобы их прооперировали или сообщили результаты какого-нибудь
тревожного анализа.
Видимо, когда живешь один, утрачиваешь чувство меры. Постоянное
молчание компенсируется остротой слуха. Я улавливал обрывки разговоров,
реплики, которые потом звучали у меня в ушах часами. Казалось, люди только и
говорят о деньгах, проблемах, конфликтах. Мне постоянно казалось, что все
эти люди ссорятся; их речь была заряжена напряжением, агрессивностью.
"Он отвратителен, просто отвратителен. Он прямо как ребенок", - говорит
женщина, наверное, о своем муже. Это ж надо, я и не знал, что дети
отвратительны. Однажды я вернулся домой, а в голове у меня навязчиво звучало
слово "свирепый": я слышал его от трех разных людей, в разных разговорах.
Самый симпатичный случай произошел однажды утром, когда я услышал, как один
из садовников в Сентрал Парке говорит: "И ради Бога, береги бэби". Этим
"бэби" оказался песик на поводке.
На первый взгляд в американцах есть что-то подкупающее, душевное. В
аэропорту чиновник иммиграционной службы, проверявший мой паспорт и
заполненный бланк, спросил цель приезда. "Лечиться от рака", - ответил я. Он