"Владимир Тендряков. Хлеб для собаки" - читать интересную книгу автора

костлявоплечистый, бородатый, сурово-важный, сын - жилисто-худенький,
веснушчатый, очень серьезный, постарше меня года на два, на три.
Каждый наш день начинается с того, что они громко, в два голоса, почти
высокомерно предлагают поселку чистить помойки.

Я не должен есть свои обеды один.
Я обязан с кем-то делиться.
С кем?..
Наверное, с самым, самым голодным, даже если он враг.
Кто - самый?.. Как узнать?
Не трудно. Следует пойти в березовый скверик и протянуть руку с куском
хлеба первому же попавшемуся. Ошибиться нельзя, там все - самые, самые, иных
нет.
Одному протянуть руку, а других не заметить?.. Одного осчастливить, а
десятки обидеть отказом? И это будет воистину смертельная обида. Те, к кому
рука не протянется, будут вывезены конюхом Абрамом.
Могут ли обойденные согласиться с тобой?.. Не опасно ли открыто
протягивать руку помощи?..
Конечно же, я тогда думал не так, не такими словами, какими пишу
сейчас, тридцать шесть лет спустя. Скорей всего я тогда вовсе не думал, а
остро чувствовал, как животное, интуитивно угадывающее будущие осложнения.
Не разумом, а чутьем тогда я осознал: благородное намерение - разломи
пополам свой хлеб насущный, поделись с ближним - можно свершить только
тайком от других, только воровски!
Я украдкой, воровски не доел то, что поставила передо мной на стол
мать. Я воровски загрузил в свои карманы честно сэкономленные три куска
хлеба, завернутый в газету комок пшенной каши величиной с кулак и чистый,
совершенный, как кристалл, кусочек сахара-рафинада. Среди бела дня я вышел
на воровское дело - на тайную охоту на самого, самого голодного.
Я встретил Пашку Быкова, с которым учился в одном классе, жил на одной
улице, дружить не дружил, а враждовать остерегался. Я знал, что Пашка
голоден всегда - днем и ночью, до обеда и после обеда. Семья Быковых - семь
человек, все семеро живут на рабочие карточки отца, который работает
сцепщиком на железной дороге. Но я не поделился с Пашкой хлебом - не
самый...
Я встретил скрюченную бабку Обноскову, которая жила тем, что собирала
на обочинах дорог, на полях, на опушках леса травки и корешки, сушила,
варила, парила их... Другие такие одинокие старухи все поумирали. Я не
поделился с бабкой - еще не самая.
Мимо меня протрусил Борис Исаакович Зильбербрунер в галошках,
привязанных веревочками к грязным лодыжкам. Если б я встретил этого
Зильбербрунера раньше, то, как знать, возможно, решил - тот самый. Недавно
он был одним из шкилетников, торчащих возле столовки, но приноровился делать
рыболовные крючки из проволоки, за них платили даже куриными яйцами.
Наконец я налетел на одного из шатающихся по поселку слонов.
Широченный, что платяной шкаф, в просторном мужицком малахае цвета пахотной
земли, в запорожской, казацкой шапке - грачиное гнездо, с пышными,
голубовато-бледными ногами, которые при каждом шаге тряслись, как овсяный
кисель, и смогли бы уместиться только каждая в банной лохани.
Может, и он был еще не тот самый... Продолжи я свою охоту, наверное,