"Владимир Тендряков. Охота" - читать интересную книгу автора

Открывая глаза Клавдии, Юлий Маркович испытывал возвышающее очищение.
Он не ел лепешек из толченой коры, не мерз в окопах. Он не мог сказать
сейчас русской бабе Клавдии: "Нас с тобой побратала жизнь". Побратать могла
лишь предельная искренность: ставлю тебя по заслугам выше над собой, не
сомневаюсь, что поймешь меня, не осудишь, ибо я сам уже себя осудил.
И еще тем усердней он возвеличивал Клавдию перед Клавдией, что в
последнее время постоянно чувствовал к себе настороженность: "Ты не тот, кто
способен оценить все русское". Ан нет! Если его дед носил пейсы, это не
значит, что русское закрыто для него.
Клавдия олицетворяла русский народ, а вот родная дочь ее, тоже ведь
прошедшая через чистилище Веселого Кавказа, наглядно русской почему-то не
казалась. Раиса держалась обходительно: "Доброе утро вам... Извиняюсь...
Много вам благодарна..." Но каменные ресницы, манерно оттопыренный палец,
выправочка буфетчицы - как не похожа она на свою простую, родственно
понятную мать!
Мать просит: "Помоги!" То есть приюти, оставь своей крышей, введи в
свою семью.
Как-то раз Юлий Маркович застал Раису за странным занятием - обмеряла
веревочкой простенок в коридоре. Увидела Юлия Марковича, сунула веревочку в
карман, похоже, смутилась, но только чуточку.
- Что это, Рая? - спросил он.
Она помедлила, глядя мимо, чопорно ответила:
- Сервант бы вам лучше сюда вынести, как раз встанет.
И ушла, ничего больше не объясняя, - голова в надменной посадочке: "Вас
много, а я одна".
Старый сервант стоял в комнате Дины Лазаревны и Дашеньки. Зачем его
выносить в тесный коридор? Юлий Маркович так ничего и не понял.
Ночью, перед сном, он вспомнил этот случай и рассказала жене. Дина
Лазаревна долго молчала и вдруг тихо призналась:
- Я боюсь.
- Чего, Дина?
- Всего... И ты ведь тоже, не притворяйся... Юлик, хочу, чтоб она
уехала.
Он помолчал и мягко возразил:
- Дина, вспомни Чехова.
- Что именно?
- Вспомни, как он говорил: надо, чтоб под дверью каждого счастливого
человека стоял кто-нибудь с молоточком и напоминал стуком, что есть
несчастные. Дина, до сих пор мы были непозволительно счастливы. Она ела
толченую кору. Нам стучат, Дина, а мы не хотим слышать.
Из окна падал свет уличного фонаря, освещал корешки книг и внушительный
медный барометр, подарок одного морского капитана Юлию Марковичу. В эту
осень барометр неизменно показывал "ясно". Над Москвой стояло затяжное бабье
лето.
Со стены нашего общежития отсыревшим голосом кричал репродуктор:
- Новое снижение цен на продукты массового потребления!.. Рост
экономического благосостояния!.. Расцветание!..
На моей тумбочке лежит письмо матери. Мать пишет из села:
"Картошки нынче накопала всего три мешка. Да мне одной много ли надо
проживу. Меня шибко выручает Маруська Бетехтина, она торгует сейчас в